Родился Мишенька слабеньким, головенка косенькая, всё болел да плакал. Два года мучились с ним, и к врачам обращались, и к знахарям. И в печи жарко натопленной парили, и в мороз на снегу держали – ничего не помогало. Жизнь едва теплилась в ребенке. И вот однажды сознание покинуло мальчика, он перестал дышать. Его обрядили, как водится, положили под образа и поехали заказывать место на кладбище. Мать, оставшись одна, положила сыну на грудь образок Тихона Задонского – святого, особо почитаемого в семье, и стала Богу молиться. Вдруг ее молитву прервал едва различимый звук. Застыв, она стала вслушиваться. Звук повторился – как легкое дуновение… Или как дыхание?.. Мать наклонилась над ребенком: прерывисто, очень тихо, но он дышал! Она стояла над ним, боясь шелохнуться. Сколько времени прошло до того момента, как мальчик открыл глаза, она потом сказать не могла.

Что это было? Клиническая смерть, летаргический сон? Уфимские лекари тогда, наверное, и слов-то таких не знали, да к ним и не обратились. Зачем? Ведь это было чудо! И чудо приписали святым Тихону Задонскому и Сергию Радонежскому, которым молилась Мария Михайловна в ту страшную ночь.

        С того дня мальчик стал поправляться и расти. Только ростом он всё-таки отставал от сверстников, и голова у него осталась неправильной формы. Быстрый, угловатый, неосмотрительный, он донимал всех своими шалостями. Куда ни полезет, куда ни побежит, обязательно свалится, упадет, расшибется, измажется… Крик, вопль – и слезы ручьем.

        Понимая, что ребенок нуждается в детском обществе, родители приставили к нему мальчика, который работал в галантерейной лавке Нестеровых. Николашка стал верным товарищем, а иногда и заводилой во всех проказах юного хозяина.

        Первый день Пасхи. Только что уехали поздравители, родители прилегли отдохнуть. Мише дома не сидится. День такой теплый, солнечный. Но строго велено беречь праздничный наряд: голубая атласная рубашка с серебряными пуговками, бархатные шаровары и мягкие желтые сапожки с отворотами. В такой одежде по лужам не пошлепаешь и на дерево не полезешь. Да и куда деться, если весь двор залит талой водой? От крыльца к саду бегут мутные весенние потоки. По ним можно пускать щепочки-кораблики. Вот уже целая флотилия несется по бурным волнам. Но появляется Николашка и с ходу предлагает новую забаву: пройти по узкой доске до сараев. Чтобы доказать, как это просто, он легко и быстро преодолевает расстояние. Разве можно такое вытерпеть? Миша осторожно, едва дыша отправляется в путь. Благополучно добирается до сараев, поворачивает назад. Посреди пути что-то отвлекает его внимание и он плашмя – в своем праздничном наряде! – плюхается в поток. Вода ледяная, грязь… На отчаянный рев выбегает мать и выуживает сына. Заливающегося слезами героя моют, растирают, укладывают в постель. Праздник закончен.

        Никогда, ни на минуту не оставлял родителей страх за жизнь сына. Но и озорства они ему не прощали, понимая, как легко избаловать ребенка и как трудно ему из-за этого может прийтись в чужой среде.

        Как-то в Уфу прибыла труппа итальянских циркачей – братьев Валери. Мальчиков повезли на представление. Они были в таком восторге от увиденного, что решили непременно связать свое будущее с цирком и немедленно приступили к тренировкам в одном из сараев. В свою труппу они также приняли неуклюжего толстого щенка Шарика, который, однако, не разделял их увлечения. Особенно громко он выражал свой протест, когда его поднимали «под купол». Но «братья Валери» были непреклонны в своем стремлении. Однажды, когда особенно пронзительно и отчаянно заверещал вознесенный вверх Шарик, двери сарая распахнулись – на пороге стояла Мария Михайловна. Наказание не заставило себя ждать – цирк прекратил свое существование. Шарик был отдан бездетным соседям, а главные исполнители подвергнуты порке – самому древнему и эффективному методу воспитания подрастающего поколения.

        Традиционное наказание полагалось и за вранье. Как-то мальчики, войдя в залу, нашли стол празднично накрытым при полном отсутствии взрослых. Подражая последним, они выпили по бокалу вина, которое, как они слышали, особенно хвалили гости. Вино закусили зернистой икрой. Она настолько пришлась им по вкусу, что они и не заметили, как опустошили вазу. Что делать? Сговорились всё свалить на одного из молодых гостей, который славился своей рассеянностью. Истина выяснилась скоро, а урок запомнился на всю жизнь.

       Когда сын подрос, родители решили, что пора его к делу приучать. С этой целью отец стал брать его с собой, отправляясь в галантерейную лавку.

       Галантерея – это тысячи мелочей, необходимых человеку, – от соски до шляпной булавки. Приказчик должен помнить, где что лежит, сколько стоит, какой предмет спрашивают чаще (чтобы держать его под рукой), следить, не кончается ли товар. Чтобы заинтересовать покупателя, посоветовать, склонить его к покупке, даже если тот и не собирался ничего покупать, надо ориентироваться в моде и в материальных возможностях человека. Стать хорошим приказчиком – это не только опыт накопить, память развить, уметь двигаться легко и быстро, это еще быть всегда внимательным и любезным с самыми разными людьми. Короче – особый талант надо иметь. Вот и Мишу решили проверить, нет ли у него такого таланта. Ведь ему предстоит продолжать дело не только отца, но и обоих дедов, и прадедов. Задача нелегкая, но других наследников у Василия Ивановича Нестерова нет.

        С первого же появления Миши в лавке отца стало ясно, что не только таланта, но даже простого интереса к торговому делу он не имеет. Объяснения слушал рассеянно, на вопросы отвечал невпопад. За несколько дней, проведенных в лавке, усвоил только, где лежат соски и фольга для икон. Если спрашивали этот товар, бежал сломя голову, спотыкаясь, налетая на предметы, и торжественно приносил требуемое. Но сколько стоит, уже сказать не мог. Приказчики и покупатели смеялись над ним, а он и к этому оставался равнодушен. Вернувшись вечером домой, не знал, что ответить на вопросы матери, много ли было покупателей, сколько товара продано, какова выручка за день. Василий Иванович понял, что преемника в лице сына у него нет.

        Обсудив эту проблему, родители решили отдать Мишу в гимназию. Тем более прошел слух, будто образованных не станут брать в армию. Для подготовки к вступительному экзамену наняли лучшего в городе репетитора. Талантливый и опытный педагог старался изо всех сил пробудить в мальчике жажду знаний. Однако ученик оказался на редкость неподатливым. Особую неспособность он проявлял к математике.

        И всё-таки осенью 1872 года десятилетний Миша Нестеров стал гимназистом. Он не был приучен к усидчивой работе с книгой, к умению концентрировать внимание, он не задумывался о своем будущем. Поэтому учился неохотно и плохо. Зато прослыл неугомонным озорником: ведь ничем другим он не мог доказать своего первенства в классе, как это полагается среди мальчишек. Родители то и дело получали жалобы на него. Только учитель чистописания и рисования Травкин с похвалой отзывался о нем. Рисовать и лепить из глины или из теста Миша любил всегда, но на это никто не обращал внимания. Травкин же, обнаружив способности у мальчика, с удовольствием поправлял его работы. А однажды пригласил к себе домой, и они общими усилиями изобразили мокрой тушью на большом листе средневековый замок. Рисунок был преподнесен автором отцу на именины.

Михаил Нестеров в гимназии. 1877 г.

        Видя, что в гимназии сын не проявляет ни способностей, ни желания учиться, родители решили отправить его в Москву, «в чужие руки»: авось больше будет толку, как поживет без родительской ласки, серьезнее станет к учебе относиться, прекратит наконец баловаться. Да и сраму меньше будет.

        Старательно Василий Иванович подыскивал сыну подходящее учебное заведение, расспрашивал знающих людей и наконец решил отдать его в Императорское техническое училище, надеясь, что отпрыск его станет со временем инженером (!) и будет носить мундир с погонами и серебряными петлицами.

        В Москву отправились втроем. Сначала плыли на пароходе по прозрачной светлой реке Белой, потом по суровой бурливой Каме, затем по величественной Волге – до Нижнего Новгорода. А там – ярмарка, праздничное многолюдье, красивые вывески, роскошные магазины и среди них в первых рядах магазин Нестерова Василия Ивановича… Родители ждали, что хоть гордость шевельнется в сыне, но он только отметил, что вывеска интереснее и ярче у соседей.

        В Москву поехали уже по железной дороге – тоже масса впечатлений: ведь впервые в жизни! Остановились на Никольской, на Шереметьевском подворье. Рядом Кремль, шумный, нарядный Кузнецкий мост с легендарными магазинами. Нестеровы гуляли по Москве, всё осматривали. В назначенный день поехали на извозчике на край города, в Немецкую слободу: Техническое училище помещалось в великолепном дворце Лефорта.

        И после всего, после ярких праздничных впечатлений вдруг, словно разом с небес на землю, – экзамен… И полный провал. И сразу строгие, неприступные лица преподавателей в вицмундирах. Смущенные, растерянные лица родителей. Вопросы, с которыми они ко всем обращаются: как быть? что делать? Какой-то человек посоветовал поехать в Реальное училище Воскресенского. Чтобы не везти сына обратно в Уфу, не срамить себя и его, так и решили поступить.

        Отправились на Мясницкую. Нестеровых принял сам Константин Павлович Воскресенский. Он отнесся к их беде с пониманием, и Мишу зачислили в первый класс с тем условием, что через год он снова будет поступать в Техническое училище.

        Родители благословили сына образком Тихона Задонского, обливаясь слезами, простились и поехали на вокзал. Тяжелая дубовая дверь гулко захлопнулась за ними. Двенадцатилетний мальчик впервые остался один в чужом городе, среди чужих людей. Страх, одиночество, отчаянье. Он рыдал, ничего не видя перед собой. Кто-то его уговаривал, успокаивал. С ним обращались как с больным. В училище Воскресенского были гуманные порядки и опытные педагоги.

        Прижиться, стать своим в обществе подростков – задача непростая. Тем более что до сих пор Миша был почти изолирован от сверстников. Он не носился с мальчишками по улицам родного города, не катался с ними на санках с крутого берега, не плавал наперегонки (потому и плавать не научился). Два года посещения уфимской гимназии можно не считать: после занятий сразу домой, где во дворе ждет единственный товарищ – Николашка.

        В училище же всё оказалось чужим: чужие стены, общие спальни, непонятные требования, режим… А главное, незнакомые люди – и взрослые, и дети. Поначалу всё вызывало протест, отчаянье и как результат – обильные слезы. Окружающие недоумевали: для двенадцатилетнего парня быть плаксой – позорно. Но в сущности, Мише Нестерову и не было двенадцати лет. Ведь первые два года он почти не рос, постоянно находясь на грани между жизнью и смертью. И только после своего удивительного воскресения мальчик начал по-настоящему расти и развиваться. Этим и объяснялась его инфантильность.

        Время лечит всё. Постепенно Миша привык, освоился, с честью выдержал испытания, которые дети всех времен и народов устраивают новичкам, научился давать сдачи, не ябедничать (тогда говорили – «фискалить») и занял должное место среди товарищей.

        Он успешно изучал Закон Божий, охотно постигал грамматику русского языка, историю, географию, получал пятерки по рисованию и чистописанию. В те времена, когда еще не были придуманы пишущие машинки, умение писать разборчивым и красивым – «каллиграфическим» – почерком считалось большим талантом. В училище Воскресенского чистописание преподавал знаменитый в Москве каллиграф Михайлов. Мише Нестерову он обычно ставил 5 с восклицательными знаками и двумя плюсами (или, как выражался Нестеров, – «с двумя крестами»). Математика же для мальчика оставалась непознаваемым предметом.

        Во время весенних экзаменов выяснилось, что о поступлении в Техническое училище речи быть не может. Но в следующий класс его перевели, хоть и с грехом пополам.

        Приехавший за сыном Василий Иванович увез его на каникулы домой. Радостная встреча с родными, любимый дом, вкусная еда и, самое главное, Гнедышка – собственная лошадь для верховой езды, подарок отца. Целые дни Миша проводил в седле. Лето промелькнуло быстро. И снова Москва, и снова разлука до весны. Слез было пролито много, но уже меньше, чем год назад.

        С этого времени Миша Нестеров начинает выделяться среди учеников своими рисунками. На него всё больше обращает внимание учитель Драбов. Как-то даже дает ему рисовать с гипса голову Аполлона. И ученик справляется с заданием. Но остальные предметы…

        Весной оказывается, что перевести Нестерова в следующий класс невозможно. Приехавший за ним Василий Иванович долго о чем-то беседует с Константином Павловичем Воскресенским за закрытыми дверями. Дома во время каникул родители не скрывают своего разочарования в сыне, часто напоминают, что пора оставить шалости и серьезно подумать о будущем.

        Осенью Нестеров снова в Москве. Этот год оказался решающим в его жизни: он всё более увлекается рисованием, и хоть явно пренебрегает другими предметами, ему всё сходит с рук. Почувствовав это, он дает волю своему темпераменту. В нем просыпается неодолимое желание выделиться; за свои иногда далеко не безобидные шалости он получает прозвище Пугачев и нередко подвергается наказаниям. Особенно от него достается учителю немецкого языка болезненному герру Поппэ и воспитателю-французу месье Бару, которого он буквально доводил до слез. Имя Нестерова как самого злостного озорника долго оставалось легендарным в училище. Годы спустя, когда мальчики уж очень расшалятся, старый сторож говорил им презрительно: «Да вы хоть из кожи вон вылезете, вам не переозорничать Нестерова. Вот тот, бывало!..»

        Жизнь в Москве постепенно начинает нравиться Мише. Зимой в училище устроили бал, играл настоящий оркестр. Потом силами учащихся был поставлен спектакль, играли «Женитьбу» Гоголя. Женские роли, конечно, исполняли мальчики, что выходило особенно смешно. Перед рождеством, когда дети по традиции украшали классы, Миша Нестеров поразил всех своей фантазией и изобретательностью. Руководя одноклассниками, он добился того, что их класс был признан лучшим, и все его очень хвалили. А к началу каникул – самый большой праздник для учеников – он создал огромный плакат: на синем фоне цветы, орнаменты, надписи «мудреными буквами». Плакат растянули вдоль всей стены класса. На него приходили любоваться не только учащиеся, но и взрослые. Товарищи, выражая свой восторг, качали исполнителя и носили его по классу на столе (благо он был худенький и маленького роста). Конечно, это был настоящий триумф. И он принес свои плоды.

        Преподаватель рисования Драбов стал дополнительно заниматься с Мишей, приходя во внеурочное время и по праздникам. Учил пользоваться акварельными красками, копировать работы учащихся Строгановского училища. Учение шло успешно. Однажды во время такого урока в класс вошел Константин Павлович и с ним незнакомый господин. Поговорив с Драбовым, они стали смотреть работы мальчика. Гость хвалил рисунки, советовал трудиться упорнее. Потом оказалось, что это был не кто иной, как известный художник, инспектор Училища живописи, ваяния и зодчества К.А. Трутовский. Он подтвердил мнение Драбова, что на Нестерова надо обратить особое внимание. Были приобретены масляные краски, и Миша начал копировать образ Архангела Михаила работы Скотти. (Позднее эта копия была подарена автором Сергиевской церкви в Уфе.)

Явление отроку Варфоломею. 1889-1890. Холст, масло. ГТГ.

        Когда же в Москве открылась пятая Передвижная выставка, Константин Павлович послал на нее Нестерова в сопровождении воспитателя. Первая выставка в жизни будущего художника! По эмоциональному воздействию это сравнимо, возможно, только с первой любовью. В залах было много замечательных работ русских художников. Но особенно всех завораживала «Украинская ночь» Куинджи. Луна на полотне сияла так, что посетители заглядывали за раму: нет ли там лампы. К сожалению, с годами картина стала темнеть: художник смешивал краски, не зная их состава. Но тогда, в 1876-м году, Миша Нестеров «был восхищен до истомы, до какого-то забвения всего живущего». Позднее вспоминал: «Вернулся в пансион я иным, чем был до выставки».

        К экзаменам почти не готовился, тратя все время на рисование. Тем не менее, был переведен в следующий класс.

        Кончился учебный год. Товарищи стали разъезжаться по домам. Училище опустело. Миша с нетерпением ждал, когда приедут за ним. Однажды его вызвали к Воскресенскому. Идя по коридорам, он гадал, за что ему сейчас влетит. Но, войдя в приемную, неожиданно увидел Константина Павловича, беседующего с Василием Ивановичем. Бросился к отцу, расцеловал. И тут же услышал, что учиться здесь он больше не будет и что осенью ему предстоит сдавать экзамены в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Конечно, если только он хочет стать художником, и если дает слово оставить свои шалости и прилежно учиться. Он пылко на все согласился.

        «Я не знал тогда, – вспоминал Нестеров впоследствии, – каких трудов, какой затраты сил, времени потребуется с моей стороны, чтобы преодолеть все преграды и стать спустя много времени в ряды избранников. Я не знал, чего стоило отцу согласиться с Константином Павловичем отдать меня в училище на Мясницкой, чего стоило отцу проститься с мыслью видеть меня инженером-механиком или чем-то вообще солидным. Каково было именитому уфимскому купцу Василию Ивановичу Нестерову перенести этот «удар судьбы». Сын его – «живописец»! Он знал цену этим живописцам, часто пьянчужкам, полуголодным неряхам».

        Кроме того, это решение меняло жизнь всей семьи. Зачем держать магазин и заниматься торговлей, если нет наследника? Значит, придется сворачивать хорошо налаженное дело, на устройство которого ушли все старания, силы, вся жизнь Василия Ивановича? Значит, все это было впустую?! А чем же теперь заниматься? Куда приложить и ум, и знания, и нажитый богатый опыт?..

        Родители сомневались в возможностях своего сына, зная его неустойчивый, импульсивный характер. Но выбора у них не было. Приходилось верить Воскресенскому, что способности у Миши большие. А последний, как бы подтверждая мнение Константина Павловича, летом принялся много рисовать, устраиваясь с мольбертом то в комнатах, то в саду. Свои рисунки показывал людям, те хвалили…

        Быстро пролетело лето. Снова Москва. Но где жить? В новом училище пансиона не было. По-прежнему принимая участие в судьбе своего ученика, Константин Павлович уговорил учителя математики, который преподавал в обоих училищах, взять Мишу в «нахлебники»: жилье и питание. У этого учителя на Гороховом поле (где-то между улицей Казакова и Гороховским переулком, за Курским вокзалом) было два дома, в которых размещалась его семья. «Антресоли» (точнее – чердак) одного дома – две-три комнаты – были предоставлены ученикам. А набивалось их там до десяти человек разного возраста. Кормили скудно, плохо. Добираться до Училища, которое находилось на Мясницкой, было неудобно и долго. Но об этом Воскресенский не знал.