Муравьев-Амурский. Штрихи к портрету. Елена Нестерова


2005-03-29

Путешествовавший в 1847 г. по Российской империи, Николай I не обошел своим вниманием и Тульскую губернию. В селе Сергиевском под Тулой состоялась его встреча с молодым тульским губернатором - Николаем Николаевичем Муравьевым. Встреча эта изменила не только жизнь визави императора, но и судьбы двух великих империй - России и Китая.

 

После этой встречи тульский губернатор был назначен генерал-губернатором Восточной Сибири и стал одним из 10 генерал-губернаторов. Вообще-то институт генерал-губернаторства во внутренних провинциях отменили еще в 1826 г., но сохранили на окраинах. Эти огромные территории управлялись не по общероссийским законам, а надзаконной властью, данной генерал-губернаторам лично самодержцем как проявление Высочайшего доверия. Наместникам, формально подчинявшимся непосредственно императору и обладавшим неограниченной властью, приходилось решать не только обычные хозяйственные вопросы, но и многочисленные проблемы, связанные с межэтническими и межконфессиональными взаимоотношениями, служить посредниками между местными учреждениями и центром. Фактически новое назначение для тридцативосьмилетнего Муравьева было пропуском в высшую политическую элиту империи. За плечами Н.Н. Муравьева были служба в Польше, на Кавказе, типичная биография для человека его поколения. Да в целом карьера складывалась удачно, но такой головокружительный взлет…

 

 

        Г.И. Филипсон, служивший на Кавказе и встречавший там Муравьева, в своих "Воспоминаниях" так описывал причину назначения: "… во время проезда Государя, за обедом речь зашла о Восточной Сибири, из которой решились наконец отозвать Руперта. Разумный и искусный разговор Муравьева об этом отдаленном и малоизвестном крае подал, говорят, мысль Государю назначить его туда генерал-губернатором". Ходили и другие слухи, что на этот пост планировалось назначить другого Николая Николаевича Муравьева (Карского), но произошла ошибка. Так или иначе, назначение состоялось. Общество обсуждало это событие, недоумевало, порой негодовало. В Омске генерал-губернатор Западной Сибири князь П.Д. Горчаков, узнав о назначении нового начальника соседнего генерал-губернаторства и увидев пришедшего на дежурство чиновника, закричал: "Поздравляю тебя - ты министр! Ты не веришь, вот тебе доказательство: Муравьев такой же мальчишка, как ты, сделан генерал-губернатором!" А Николай Николаевич был доволен, в письме к брату он писал: "Таким образом исполнились все мои живейшие желания: я на поприще огромном и вдали от всех интриг и пересудов вашего общества и света".

 

        Прибыв в Иркутск и получив от людей, осведомленных о делах края необходимые сведения, ознакомившись с состоянием дальневосточной политики, Муравьев объявил предшествовавший правительственный курс ни больше , ни меньше чем "преступным": "У меня довольно твердости и постоянства, чтобы выполнить все то, что я вижу и представляю, но я не умею бороться против неблагонамеренности; все дела Камчатки и Охотского моря, особенно после всеобщего европейского мира в 1815 году, положительно свидетельствуют, что в последние 35 лет враждебный дух руководствовал всеми нашими действиями в этой стороне!" Муравьев не только декларирует необходимость перемен, он начинает действовать. В 1848 - 1849 гг. генерал-губернатор Восточной Сибири неоднократно отправляет в Петербург письма о необходимости занятия Россией левого берега Амура и части о. Сахалин, в "видах предупреждения занятия этих частей какой-либо посторонней державою". Как вспоминал Б.В. Струве: "Он надеялся и Россию заставить прийти в подвижность по отношению к Китаю".

 

        Квинтэссенцию его взглядов на новый дальневосточный курс содержит записка "Причины необходимости занятия устья р. Амур и той части острова Сахалина, которая ему противолежит, а также левого берега Амура (1849г.). По мнению Муравьева, успешное развитие Восточной Сибири возможно в том случае, если будет установлено надежное сообщение по Амуру с Тихим океаном. Это даст толчок и развитию восточных окраин империи, и ликвидирует угрозу вторжения европейских держав. Две вещи заставляли Муравьева действовать быстро - активность Англии и, как следствие, ощущение постоянного лимита времени, боязнь опоздать.

 

        В середине 19 в. воспетая Р. Киплингом "Большая игра" в самом разгаре - две империи, Российская и Британская, ведут постоянную борьбу, игральной доской в которой стала едва ли не вся Азия. Усиление одного из игроков в любой точке этого пространства очень болезненно воспринимается противоположной стороной. К середине 19 в. в Хиве и Бухаре русским удалось переиграть англичан, но торжество длилось недолго - эпицентр схватки переместился в Китай, где англичане попытались взять реванш, и поражение китайцев в "опиумных" войнах привело к резкому усилению позиций Британии в этом регионе. В 50-е годы в Сибири появляются иностранные путешественники Хилл, Коллинз, Остен, стремящиеся попасть на Амур и Камчатку. Муравьев относится к "туристам" недоверчиво, и по всей вероятности его опасения не были лишены оснований. Уже в 1861 г. в Лондоне выходит книга Равенштайна "Русские на Амуре", отмечающая, что продвижение России к Индии и Китаю затрагивает интересы Англии на Дальнем Востоке. Любопытно, что автор посвятил ее директору топографического и статистического департамента военного бюро Великобритании. 

 

        "Играть" новому генерал-губернатору приходилось с оглядкой на собственные российские министерства, не разделявшие взгляды Муравьева на позицию влиятельных лиц, осуждавших муравьевское увлечение Амуром и чинивших значительные препятствия. Генерал-губернатор Западной Сибири князь П.Д. Горчаков конфиденциально сообщал военному министру А.И. Чернышеву, что Амур для России лишнее, что неизмеримые дебри от Якутии до Камчатки и к Охотскому побережью являют собой границу, не требующую охранения. И, что важнее всего, эта естественная граница отстраняет жителей Сибири от непосредственного прикосновения к иностранцам, оберегая их от "пагубной пропаганды", и мешает противникам провоцировать беспорядки.

 

        Не получая ожидаемой санкции на свои действия из Петербурга, Муравьев начинает действовать самостоятельно. Итак, для того чтобы обеспечить безопасность восточных рубежей подведомственной ему территории, Муравьеву нужно укрепить побережье, а для этого необходимо однозначно решить вопрос о принадлежности этого края, т.е. установить границу с великим соседом - Китаем. Заключение подобного договора в любых условиях дело непростое, однако китайская специфика добавляла трудностей, делая ситуацию почти неразрешимой.

 

        Несмотря на сложность внутри- и внешнеполитической ситуации, в которой оказался Китай в середине 19 в., традиционные представления об устройстве мира у китайцев оставались прежними. Согласно им мир мыслился разделенным на две качественно неравные части - цивилизованный Китай и варварский мир. Китаецентричная модель мира в международных отношениях на практике сводилась к стремлению придать всем государствам, вступавшим в контакты с Китаем, статус вассалов империи.

 

        В эпоху правления династии Цин все окружавшие Китай государства и народы подразделялись чиновниками Либу на две категории - "фань" (внутренние, или близкие) и "шу" (внешние, или дальние) вассалы. К категории "фань" относились те народы, которые либо в разные периоды своей истории находились под прямой юрисдикцией китайской администрации (Монголия), либо на территорию которых периодически прибывали китайские резиденты (Тибет). Земли вассалов "шу" только формально входили в состав территории Цинской империи, так как практически это были независимые государства (Вьетнам). Правители "вассальных" государств обеих категорий, а также их посланники должны были подчиняться особым правилам, выполнять ритуалы и церемонии, подтверждавшие их зависимость от Китая. Мандат на правление в вассальных государствах выдавался китайским императором. Важным элементом в международных отношениях Китая с другими странами являлось поднесение даров китайскому императору, традиционно рассматриваемыми Китаем как дань. "Вассалы" должны были преподнести различного рода памятные дары в соответствии с установленными законом случаями, а также символические подарки, характерные для той страны, откуда они прибыли. Неотъемлемым правилом было участие посланников в предписанных церемониях Цинского двора, в том числе в исполнении коу-тоу. Соблюдение перечисленных выше процедур демонстрировало подчиненное положение страны, направившей посольство в Китай, однако взамен "вассалы" получали императорские дары, а также особые привилегии в торговле на границе и в столице.

 

        Порядок принесения даров Цинам строго регламентировался. Так, согласно установлениям 1818 г., дары должны доставляться: Кореей - ежегодно, о. Рюкю, Аннамом - раз в два года, Сиамом - раз в три года, Сулу - раз в пять лет и более, Лаосом, Бирмой - раз в 10 лет, для Голландии, Англии, Португалии, Ватикана период не фиксировался (по старым правилам, Голландией - раз в 5 лет).

 

        По такой схеме Китай на протяжении многих десятилетий строил отношения со всеми известными ему государствами. Появление новых факторов не нарушало сложившейся системы, ибо каждому было уготовано место в иерархично устроенном мире. Неравнозначность Китая и остальных стран делала равноправные дипломатические отношения невозможными в принципе.

 

        Не были исключением и русско-китайские связи. На протяжении двух с половиной столетий (до середины 19 в.) Россия направила в Китай свыше 18 дипломатических миссий различных уровней - от дипломатических агентов до великих и полномочных послов. Однако вплоть до середины 19 в. договоров было заключено всего два - Нерчинский (1689) и Кяхтинский (1727), плюс подписанное в 1792 г. русско-китайское соглашение о порядке торговли через Кяхту. С точки зрения отечественных историков, единственный договор - Кяхтинский (1727 г.) - фиксировал равноправие двух империй. Нерчинский договор, учитывая те условия, в которых он заключался, отечественная историография однозначно признает неравноправным. Среди зарубежных историков нет единого мнения. Ряд из них полагают, что Нерчинское соглашение формально являлось не договором, а мандатом китайского императора. Другие считают, что Нерчинский договор закрепил суверенное равенство России и Китая. Однако, по их мнению, такое положение было достигнуто путем взаимных компромиссов Китая и России. Американский исследователь Э. Клабб полагает, что Россия согласилась прекратить территориальную экспансию в Приамурье. В ответ Китай отступил от канонов концепции мироустроительной монархии, признав Россию суверенным государством и открыв с ней торговлю. Тем не менее за контакты с Россией в Цинском Китае и в начале 19 в. был ответственен Ли-фан-юань - ведомство, занимавшееся делами зависимых держав, - монгольскими, мусульманскими и русскими. И. Сюй считает, что Россия была включена в эту "компанию", потому что являлась азиатским государством, граничившим с Монголией и имевшим торговые отношения с Монголией и Маньчжурией.

 

        Несмотря на происходившие в 19 в. внутрисистемные модификации китайской политической культуры, даже в конце XIX столетия пекинское правительство нередко оставалось во власти традиционных норм и представлений. Так, во время франко-китайской войны 1884-1885 гг. Цинское правительство опубликовало указ, предписывавший всем китайцам уничтожать взбунтовавшихся вассалов, т. е. французов. И.Я. Коростовец, описывая первую аудиенцию, данную иностранным дипломатам императором Гуан-сюем в начале 1891 г., отмечал, что посланников "заставили выйти из носилок у наружных ворот Запрещенного города и пройти до павильона Цзыгуангэ (Пурпурного зала), предназначенного для вассалов. Давая аудиенцию в этом павильоне, правительство приравняло европейцев к собственным инородцам - монголам, тибетцам и прочим, платившим дань Пекину. Богдыхан принял нас, то есть посланников, всех вместе, сидя на троне, и ответил на наши многократные поклоны кивком головы".

 

        Своеобразным было и восприятие китайцами европейцев. В их сознании последние были варварами, такой взгляд утвердился в годы правления Юнчжэн (1723-1735), тогда же европейские государства наряду с восточно-азиатскими стали рассматриваться как "территории, занятые варварами". По свидетельству китайского исследователя Лю Цзэнхэ, различия между европейской и китайской культурами и ошибочные представления китайцев о западной культуре заставили их смотреть на европейцев как на "варваров", не отличавшихся от животных, поскольку европейцы, в противоположность конфуцианским нормам, "чтили свою религию и своих религиозных пастырей выше своих родителей".

 

        Точку зрения Лю Цзэнхэ во многом разделяет американский ученый китайского происхождения Ян Ляншэн, считающий, что для китайской знати понятие "варвар" ассоциировалась с понятием "животное".

 

        Однако, по мнению Лю Цзэнхэ, в середине XIX в. началась трансформация образа европейца, выразившаяся в переходе от представления о международных отношениях Китая как о "ведении дел с варварами" (иу) к представлению о "ведении дел с иностранцами" (яньу). Во многом это происходило под давлением западных государств. Так, в англо-китайском договоре о мире, дружбе и торговле, подписанном 26 июня 1858 г. в Тяньцзине и ратифицированном 24 октября 1860 г. в Пекине, статьей 51 прямо запрещалось употребление слова "варвар" по отношению к британскому правительству и подданным Ее величества, в любых официальных документах, издаваемых китайскими властями в столице или в провинциях.

 

        В связи с этим интересна трансформация образа русских, получивших после первых контактов в Приамурье в середине 17 в. наименование "лоча", что являлось транслитерацией санскритского слова "ракша" - "демоны, преследующие людей". Такое наименование объясняется традицией, в соответствии с которой всем "варварам четырех сторон света" присваивались какие-либо уничижительные названия.

 

        В "Записках о Нингуте" цинского чиновника У Наньжуна, повествующих о событиях второй половины 17 в., русские описаны следующим образом: "люди из царства Ло-чэ или Лао-цян (русские) взбунтовались, пришли на У-лун-цзян (Хулха или Сунгари) и в стране Хэй-цзинь отнимали меха (у тамошних жителей) (…) Люди все с впалыми глазами, высоким носом, зелеными зрачками и красными волосами; они храбры как тигры и искусны в стрелянии из ружей".

 

        Американская исследовательница Найлин Ж. Чжоу полагает, что вплоть до середины XIX в. среди китайцев сохранялся взгляд на русских как на "хужэней" - варваров из вассального владения, и только после опиумных войн стали воспринимать русских в Китае как янжэней (заморских варваров), т. е. как европейцев. Об этом свидетельствует и китайское донесение о появлении в верховьях р. Иман экспедиции В.К. Арсеньева, в котором по отношению к русским употреблен термин "янжэнь".

 

        Таким образом, перед хужэнем Муравьевым стояла нелегкая, почти невыполнимая в сложившихся условиях задача - обеспечение законного владения Амуром и заключение договора о территориальном размежевании. Понимая, что если этот вопрос будет решаться только дипломатическим путем, то ему не хватит жизни, в 1854 г. Муравьев приступает к организации сплавов по Амуру, конечная цель которых - заселение этой территории, создание постоянного русского населения на Амуре. Он лично участвует в этих рискованных мероприятиях, возглавляя сплавы 1854, 1855, 1857, 1858 годов. До заключения Айгуньского договора в 1858 было осуществлено четыре сплава по Амуру (сам договор подписан во время пятого), основано несколько военных постов по берегу реки, в 1855 г. переселились на Амур первые 50 крестьянских семей из Иркутской губернии и Забайкальской области, в 1857 г. началось переселение туда казаков из Забайкальского войска. Таким образом, колонизация фактически началась еще до официального решения территориального вопроса.

 

        Поспешность в организации сплавов были одной из причин неоправданной гибели людей, которую потом ставили в вину Н.Н. Муравьеву. Как-то Б.К. Кукель осмелился заметить Муравьеву, что нельзя вести на "авось" столь важное дело как переселенческое. Судорожно схватив своего чиновника за руку, граф сказал: "Знайте, что наше дело - занять край как можно скорее, мы не должны терять ни минуты времени; если мы не выполним нашей задачи сегодня, то завтра нам могут совсем не позволить; наши ошибки после исправят".

 

        По всей видимости, спешка была связана с тем, что Н.Н. Муравьев четко представлял ситуацию в которой оказался. Вопрос о разграничении в Приамурье русское правительство впервые подняло в 1853 г., основываясь на материалах, собранных Забайкальской экспедицией подполковника Генерального штаба Ахте (1849 - 1852 гг.). В ходе работы экспедиции было выяснено, какое пространство на левом берегу Амура жители, подданные Цинской империи, считали своим, а какое принадлежавшим России. Территория к востоку от реки Буреи была обозначена как не принадлежащая Цинской империи. Николай 1 отдал распоряжение "снестись с китайцами", имея в виду пространство к востоку от Буреи до моря. Однако 28 июня 1853 г. Азиатский департамент отправил цинскому правительству ноту, предлагавшую провести совместную демаркацию русско-китайской границы, установленную по Нерчинскому договору. Цинский император, не увидев препятствий для разграничения, приказал, чтобы весной 1854 г. уполномоченные отправились на переговоры.

 

        Ситуация и впрямь была аховой. Если эти переговоры состоятся, то об Амуре можно будет и не мечтать, поэтому для Муравьева заселение левого берега становится приоритетной задачей. Параллельно он добивается полномочий на проведение официальных переговоров с китайским правительством о межгосударственном разграничении. После долгих хлопот, 11 января 1854 г. Муравьев такие полномочия получает и использует в своих целях. Для того, чтобы затянуть время он начинает долгую переписку с цинскими властями о месте встречи. Благодаря этому первый тур русско-китайских переговоров начался на Мариинском посту лишь 9 сентября 1855 г. В ходе двух заседаний к согласию прийти не удалось - русская сторона изложила свою позицию: все места, занятые Россией на Амуре, и весь Уссурийский край с целью защиты их от иностранцев должны окончательно остаться во владениях России. На втором заседании цинские представители прочитали русскую ноту от 16 июня 1853 г. На этом переговоры завершились.

 

         Муравьев организует новые сплавы, перебрасывает войска, организует переселение, цинская сторона наблюдает и отправляет в Пекин подробные донесения.

 

        "Число русских в Хайланьпао (Усть-Зейске) равняется 6000. В городе имеется 6 орудий, 4 из которых находятся у маньчжурского военного поста Хэйлунцзян. И Шань отправлял к Муравьеву своего офицера, который был хорошо принят и получил подарки. Муравьев сказал ему, что количество русских на Амуре будет все увеличиваться, но мира не нарушат". (Из донесения цзяньцзюня Хэйлунцзянской провинции И Шаня 5 июля 1857 г.)

 

        В конце 1857 г. Муравьев получает разрешение от своего правительства на продолжение заселения Амура и ведение переговоров с маньчжурами. Инструкции о переговорах с русскими получает от своего императора и цинский представитель И Шань. "Насколько нам известно, Муравьев пока еще не прибыл в указанные места. Если он прибудет, И Шань, по получении сообщения, должен, неукоснительно выполняя прежние указы императора, тотчас встретиться с ним и заняться обсуждением дел. … Что касается местности границы, то ее надо как следует обсудить и уладить дело во избежание осложнений".

 

        Вдогонку этому летит новый указ императора, определявший место встречи - г. Айгунь.

 

        На переговоры, начавшиеся 11 мая 1858 г., Муравьев идет с четко выработанной позицией, допускающей даже применение силы. "… в случае несогласия китайцев на предложенное им разграничение и продолжение упорства считать Амур своим, нам необходимо будет заставить их признать наше право силою (…) поэтому то я и готовлюсь к действиям уже не мирным. В сущности, может быть и лучше, если мы будем вынуждены заставить их силой принять наши предложения, и почему бы нам не иметь те же права, которые присваивают себе англичане и французы, заставляющие китайцев силою принимать свои предложения?" И дальше опять тема английской угрозы: "С англичанами нет ныне другого способа бороться, как сделать ... сухопутную угрозу на Индию и даже двинуться туда". Хочется отметить, что очень многое на переговорах решали личные отношения, сложившиеся между русскими и китайскими чиновниками. В ходе предшествующих встреч уже стала очевидна разница политической культуры России и Китая, стало ясно, что здесь столкнулись две культуры с разными кодами, требовавшими взаимного умения читать этикетное поведение соседа. К сожалению ни та, ни другая сторона не обладала в должной мере подобными знаниями, и это рождало проблемы неадекватного восприятия и неадекватной интерпретации ситуаций, однако Н.Н. Муравьев, по всей видимости, интуитивно выбрал такую линию поведения, которая дала ощутимый результат.

 

        Во время предшествующих сплавов у китайцев сложился определенный образ Муравьева. Генерал Мурафу, так китайцы называли Н. Муравьева, внушал неподдельный трепет и уважение, смешанное со страхом. И надо отдать должное - он умело поддерживал возникший образ, утверждая, даже в мелких деталях, своим поведением превосходство России. Однажды во время краткого пребывания Муравьева в Усть-Зейском посту ему нанес визит по случаю счастливого приезда на Амур айгуньский амбань. Так как генерал-губернатор жил в палатке, то возможности оказать пышный прием гостям не было. Тем не менее, встреча была организована со знанием нюансов китайского этикета. "Прямо противу входа стоял диванчик, обитый ситцем, длиною в аршина два, на нем восседал один генерал-губернатор, подобно бурхану в буддийской часовне. Налево от него, т.е. на местах по-китайски более почетных, были посажены - я (Венюков. Е.Н.), Травин, Шишмарев, а три складных стула на правой стороне были оставлены для китайцев".

 

        М.И. Венюков, состоявший при Муравьеве, так описывает ту атмосферу, в которой заключался Айгуньский договор: "… пуганье англичанами было одним из главных приемов с нашей стороны, и кто знает ненависть и боязнь, которые китайцы питают к этим "рыжим варварам", тот поймет, что выбор этого приема был очень удачен: мы сами ведь должны были во всяком случае остаться "старыми друзьями" Китая".

 

        В первый день переговоров, изложив историю пребывания русских на Амуре, Муравьев сделал акцент на описании реальности английской угрозы, связав с ней необходимость установления четкой русско-китайской границы. Китайским уполномоченным был предъявлен проект прохождения будущей границы. Цинская сторона настаивала на демаркации границы к северу от Амура, основываясь на русской ноте от 26 июня 1853 г.

 

        Не удалось прийти к соглашению ни 12, ни 13 мая. Цинские представители упорно отказывались включать в текст договора слово "граница", ссылаясь на то, что граница определена прежними договорами. Возражали они против фразы "ради большей славы и пользы обоих государств", заявляя, что их государство так славно, что большей славы ему и желать нельзя. В конечном итоге вечером 12 мая ими был предложен китайский вариант договора, в котором говорилось, что для защиты Амура от иностранцев русские могут расположить свои войска в любом пункте по левому берегу Амура, начиная от реки Аргунь до устья реки Уссури, исключая места, где расположены маньчжурские деревни. Убедившись в том, что переговоры затягиваются, 14 мая Муравьев, прибывший в Айгунь вместе с К.Ф. Будогоским и Я.П. Шишмаревым, в ультимативной форме предложил новый вариант договора, дав на раздумье сутки. Решительный демарш Муравьева подействовал, китайские уполномоченные не стали уклоняться от обсуждения вопросов, и 16 мая 1858 г. в Айгуне состоялось подписание и обмен текстами договора, составленного на русском, маньчжурском и монгольском языках. Статьей первой определялось то, ради чего Н.Н. Муравьев потратил столько усилий - государственная граница Российской империи с Китаем. О том, какую роль сыграла сила личности Н.Н. Муравьева при подписании договора, видно из доклада И Шаня своему императору: "Хотя содержание окончательного текста Айгуньского договора туманно и хитро, но оно до некоторой степени яснее прежних вариантов. … Если бы мы не разрешили этого вопроса по собственной инициативе, то это могло бы привести в ярость начальника варваров и начавшиеся беспорядки очень трудно было бы взять под контроль. Вопрос имеет большое значение для безопасности границ, поэтому мы взяли на себя смелость и, чтобы успокоить жестокие сердца варваров на время, подарили им то, что они просили и обменялись скрепленными печатью договорами, чтобы избежать опасности”.

 

        У Айгуньского договора была нелегкая судьба, несмотря на то, что он был ратифицирован русским правительством 8 июля 1858 г. и указом цинского императора от 2 июня того же года. Впоследствии подписавшие его китайские чиновники были наказаны, делались попытки объявить недействительным сам договор. Но Муравьев не обращал на это внимание, перед ним была новая цель - разграничение в Уссурийском крае. Муравьев обратился с предложением о высылке маньчжурской межевой комиссии в район разграничения. Во главе русской комиссии был поставлен К.Ф. Будогоский, наделенный Муравьевым правом устанавливать пограничные знаки. Экспедиция Будогоского была разделена на две группы: одна должна была совместно с цинскими чиновниками устанавливать границу, другая - произвести съемку Уссурийского края с суши и с моря, сделав описание береговых заливов до бухты Посьета включительно. Первоначально предложение о размежевании не вызвало протеста у китайских чиновников, но последовавшие императорские указы в корне изменили ситуацию.

 

        В указе от 28 апреля 1859 г. цинский император предписывал И Шаню встретиться с Муравьевым " и оспаривать его планы относительно района Уссури. Если И Шань не сделает этого, то навлечет на себя тяжелую ответственность. ... Если Чжираминга не сможет остановить варварские корабли, то ему также угрожает наказание" [21, 243]. Несмотря на протесты маньчжурских властей, летом 1859 г. Муравьев отправляется исследовать побережье Уссурийского края, планируя встретиться с партией Будогоского, которая, достигнув оз. Ханка и не найдя там цинских уполномоченных, начала в одностороннем порядке демаркацию границы, устанавливая посты вдоль нее. Ознакомившись с результатами экспедиции Будогоского и лично осмотрев местность, Муравьев намечает будущую границу следующим образом: "Бухту Посьета мы отмежевываем себе и границу проводим до залива Тумэнь-ула, которая составляет границы Кореи с Китаем. Не хотелось бы захватить лишнего, но, оказывается, необходимо: в бухте Посьета есть такая прекрасная гавань, что англичане непременно бы ее захватили при первом разрыве с Китаем". Обозрев берега Уссурийского края и направив Будогоского в Пекин, Муравьев отправляется в Японию для проведения переговоров о Сахалине.

 

        В ответ на эти действия китайский император приказывает своим подчиненным обеспечить вытеснение русских с Уссури, но выполнить этот приказ уже невозможно. На Уссури был передислоцирован уссурийский пехотный казачий батальон. Прибыли первые поселенцы в залив Св. Ольги. Возвращаясь из Японии, Муравьев выразил желание встретиться с местными маньчжурскими властями, на что цинский император дал разрешение. Указами 21 и 24 сентября император дает своим уполномоченным Цзин Чуню и Тэбчину следующие инструкции. Они должны напомнить Муравьеву,  “что граница установлена с 1689 г., и что левый берег Амура дан русским только взаймы, чтобы защитить его от англичан, и что И Шань только по глупости заключил договор, потому что Муравьев был сердит".

 

        Приехав в Хабаровск, Муравьев распорядился не пускать маньчжурских чиновников вниз по Амуру дальше Хабаровска, приказал перенести маньчжурский пост с правого берега в низовьях Уссури на левый, если маньчжуры не захотят убрать его добровольно, то вывезти на лодках. На устье Сунгари Муравьев встретился с управляющим районом Сунгари Фунянгой, говорил с ним "высокомерно, властно, гневно", а затем приказал майору Пузино в случае неисполнения трактата или "глупых толков маньчжур" прогнать этот маньчжурский пост даже с правого берега Амура и поставить батарею против устья Сунгари. По прибытии Муравьева в Благовещенск местные власти из сопредельной страны на многочисленных встречах пытались добиться от Муравьева территориальных уступок. Вот как описывает Тэбчин в своем докладе императору реакцию Муравьева на подобные предложения: "Когда Муравьев все это услышал, он стал чрезвычайно сердит и громко кричал. Он сказал отцу Аввакуму (который переводил разговор), чтобы тот передал Айсиньтаю, что он дерзкий лгун: эти места всегда принадлежали России, и он не только не выведет живущих здесь людей и суда, но пришлет еще больше. … Айсиньтай повторил все сказанное раньше. Муравьев стал еще сердитее, и вид его был страшен. Он велел сказать Аввакуму, что без оружия и пушек их не сдвинут с места…"

 

        Осенью 1859 г. Муравьев почувствовал поддержку своей деятельности со стороны Министерства иностранных дел, им была получена инструкция, разрешающая в случае затягивания переговоров с китайцами, занять правый берег Уссури и порты Маньчжурии.  В ответ на это 2 января 1860 г. Муравьев писал директору Азиатского департамента МИДа Е.П. Ковалевскому: "Я очень рад, что в Петербурге решились дать мне приказание занять правый берег Уссури, но, к сожалению, не могу этого теперь исполнить, ибо это сделано уже год тому назад".

 

        В конце 1859 г. и 1860 г. Муравьев, фактически при полном отсутствии сопротивления со стороны маньчжур, удалил пост с правого берега Уссури, продолжил снимать военные посты с левого берега Амура, поощрял переселение казаков на Уссури, все более и более наполняя этот край российскими подданными. Логическим завершением этой деятельности, легитимизировавшим все мероприятия Муравьева, стало заключение 2 ноября 1860 г. Пекинского договора - Уссурийский край стал неотъемлемой частью Российской империи.