Дивный Фалль. Аркадий Мурашев

2007-07-12

«Дивный Фалль» – так в своей книге «Мои воспоминания» называл князь Сергей Михайлович Волконский¹ имение его прадеда – графа Александра Христофоровича Бенкендорфа².

Дивный Фалль...

С именем героя Отечественной войны 1812 года и заграничного похода русской армии в 1813–1814 гг., основателя и начальника III Отделения А. Х. Бенкендорфа связано появление в России одной из первых усадеб, построенных в неоготическом стиле. Знаменитый «Замок Фалль» стал замечательным памятником архитектуры эпохи романтизма.

Граф А. Х. Бенкендорф

Началась его история в 1828 году, когда генерал-адъютант А. Х. Бенкендорф купил у барона Карла фон Юкскюля старую мызу, расположенную в 29 верстах от Ревеля. Место было необычайно живописным – холмы, покрытые лесами, быстрая речка Кейла, дюны на морском побережье…

Усадьба получила название «Фалль», поскольку одной из ее достопримечательностей был водопад (по-немецки – Fall). А. Бенкендорф приобрел и соседние имения Мерремойз и Кэзаль, соединив их с Фаллем в единое целое.

Новый владелец озаботился обустройством усадьбы, намереваясь превратить ее в вожделенное фамильное гнездо. В 1831 году Огюст Монферран, возглавлявший «Комиссию о построении Исаакиевского собора», рекомендовал шефу жандармов в качестве архитектора Андрея Штакеншнейдера³, числившегося при нем рисовальщиком чертежей.

Через два года на месте старой мызы появился дворец, выстроенный из белого местного камня, напоминающий английский средневековый замок. Он был окружен огромным парком, в устройстве которого принимали участие адъютант по должности и инженер-строитель по образованию Алексей Львов⁴, скульптор И. Экнер и садовник Фридрих Винклер, который из сосен, елей, дубов, кленов, бука, кедров и других деревьев сотворил удивительное сочетание тонов листвы. Рельеф местности, с природными подъемами и спусками, открывал неожиданные ландшафты...

«Блестящий алмаз, лежавший в своей грубой, первобытной коре, – писал прозаик В. А. Владиславлев⁵, – сделался предметом любопытства многочисленных путешественников и самоцветным камнем Эстонии в блестящей оправе».

В 1833 году командующий Императорской Главной Квартирой граф А. Бенкендорф принимал в Schloss Fall императора Николая I и императрицу Александру Федоровну. Августейшие особы, в сопровождении свиты, осматривали замок, гуляли по парку. Первая самостоятельная работа молодого архитектора пришлась по вкусу императору, и Штакеншнейдер был приглашен в Петербург для выполнения заказов Императорского двора. Сохранилась хроника некоего А. Бюргера, описывающая пребывание в Фалле царской семьи: «После стола Их Императорские Величества изволили с Графом и Графинею и другими гостьми гулять по саду, и в память посещения Своего собственноручно как Императрица так и Император посадили по березке подле тех трех березок, которые в прошедшем году посажены Их Высочествами Великими Княжнами. Государыня сама брала заступ в руки и зарывала дерево. Государь взял одной рукой дерево, посадил его и накидал на корень его 28 лопаток земли» [1].

Император Николай I

Императрица Александра Федоровна

В память о первом императорском посещении Фалля на высокой горе был воздвигнут восьмиугольный чугунный павильон в готическом стиле, обращенный к морю. В центре его на металлическом постаменте был утвержден бюст Николая I. Фамилии особ, сопровождавших императорскую чету, отмечены на бронзовых досках, укрепленных над арками, украшавшими стройную колоннаду портика. Вот эти фамилии:

Вице-Канцлер граф Несельроде

Тайн. Сов. Граф Матусевич

Полковник Раух

Посланник короля Датского граф Блюм

Обер-Церемониймейстер граф Воронцов-Дашков

Обер-шенк граф Мусин-Пушкин-Брюс

Министр Императорского Двора князь Волконский

Генерал-Адъютант граф Адлерберг

Действ. Ст. Сов. Мордвинов

Начальник Морского штаба князь Меньшиков

Действ. Ст. Сов. Арендт

Флигель-Адъютант князь Суворов

Ротмистр Львов

Фрейлина княжна Щербатова и

Фрейлина графиня Тизенгаузен.

К слову, по проекту ротмистра Львова был сооружен один из мостиков фалльского парка – «прелестное сооружение, весь на воздухе и только концами упирается в берега; он весь легкой дугой, а под дугой прямой прут, который как бы стягивает концы. Николай I сказал: "Львов перекинул свой смычок через реку"» [2].

Фалль превратился в летнюю резиденцию семьи Бенкендорфов: жены – Елизаветы Андреевны (урожд. Донец-Захаржевской; в первом браке Бибиковой), дочерей – Анны, Марии, Софьи, многочисленных родственников и знакомых. Разумеется, наездами бывал – освобождаясь от многочисленных служебных дел – и сам граф.

В 1837-м Бенкендорф серьёзно заболел. Император Николай I был весьма обеспокоен болезнью своего любимца. «Император Николай – замечал граф М. Корф⁶, – проводил у его постели целые часы и плакал над ним, как над другом и братом... В одно из таких посещений Государь произнес перед окружавшими его следующие достопамятные слова: "В течение 11‑ти лет он ни с кем меня не поссорил, а со многими примирил"» [3].

«Мало-помалу, с течением времени, опасность миновала, – вспоминал Александр Христофорович, – но выздоровление шло чрезвычайно медленно, и, что главное, не возвращались силы. Врачи настаивали на поездке в чужие края, но я решительно объявил, что поеду только в любезный мой Фалль… Наконец, 12‑го мая, подвезли меня к казенному пароходу, на котором я должен был совершить мой переезд морем. Вся английская набережная была усыпана зрителями и лицами, собравшимися взглянуть на меня и пожелать мне доброго пути. Эти проводы были для меня очень трогательны, но истощили мои последние силы. Многие знакомые и даже люди посторонние провожали меня до Кронштадта.

Так как петербургские мои врачи находили, что воздух Фалля, по возвышенности положения моего имения, может в первые дни быть для меня вреден, то государь приказал, чтобы на эти дни приготовили мне в Ревеле его Екатеринтальский дворец. Когда меня привезли туда, там уже ждал фельдъегерь, присланный от его величества осведомиться, как я совершил морское моё путешествие.

В Фалле силы мои стали видимо возвращаться, и через несколько недель мне уже позволялось бродить, хотя всё ещё с большою осторожностью, по бесподобным моим рощам и садам. Это был ещё первый совершенный покой, которым дано было мне наслаждаться после 38‑ми лет деятельной службы. Я сбирался возвратиться в Петербург к 25‑му июня, дню рождения государя, но он положительно мне это запретил, требуя, чтобы я приехал, как и прежде предполагалось, в конце июля. Почти ежедневно его величество присылал ко мне нарочного курьера, и его письма сохраняются в Фалле, как драгоценное доказательство монаршего ко мне благоволения. 2‑го июля я оставил Фалль…» [4]

Между тем в Петербурге к январю 1838 года сложилась блестящая партия: невеста – графиня Мария Бенкендорф, жених – князь Григорий Петрович Волконский, представитель одной из древних аристократических фамилий России.

Вскоре после свадьбы молодые уехали в Италию, где родилась княжна Елизавета.

…В Фалле жили «людно, разнообразно, – рассказывал князь Сергей Михайлович Волконский, сын Елизаветы Григорьевны, – можно сказать, на большой дороге, на европейской дороге. С Петербургом постоянное сообщение: курьеры, фельдъегеря, адъютанты; за полторы версты не доезжая до Фалля, по ревельской дороге, до самого недавнего времени стоял маленький домик – конечно, готический, – маленький красный домик, в котором курьеры, фельдъегеря и адъютанты переодевались, прежде чем являться к графу. Гости постоянно…» [2]

Князь С. М. Волконский

Среди паломников были художники Л. Х. Фрикке⁷, получивший в 1837 году золотую медаль за две картины с изображением мызы Фалль (ныне в ГТГ⁸ и ГРМ⁹), и С. М. Воробьев¹⁰, награжденный в 1838 году первой золотой медалью за картину «Вид на мызе Фалль».

Неоднократно в Фалле бывал Владимир Андреевич Владиславлев, писатель, адъютант начальника штаба корпуса жандармов Л. В. Дубельта. Летом 1838 года в газете «Северная пчела» появилась его статья «Замок Фалль (отрывок из путевых записок)», в которой он, в частности, описывает внутренние помещения замка: «В замке нет ни позолоты, ни ярких красок. Кроме одной Китайской комнаты, все покои убраны готической мебелью от Гамбса¹¹, ничто особенно не бросается в глаза, от того, что всякая мебель, всякое украшение равно прекрасны. Это поражающее согласие в убранстве оставляет необыкновенную прелесть».

«Из картин, – продолжает Владиславлев, – в особенности замечательны: Воробьева – виды Московского Кремля, С. Петербурга от Горного корпуса, г. Смирны, алтаря Св. Храма в Иерусалиме, Иерусалима; Чернецова¹² – вид Тифлиса, базар в Тифлисе, копия Поль-Поттеровой коровы¹³; Каналета¹⁴ (копии) – виды Венеции, развалины Сицилии и Рима, бракосочетание венецианского дожа с Адриатическим морем; Егорова¹⁵ – мальчики, играющие с сатиром; Кипренского¹⁶ – портреты трех дочерей графа А. Х. Бенкендорфа, писанные в их малолетстве; Венецианова¹⁷ – несколько прекрасных, верных картин из быта русского крестьянина; Басина¹⁸ – лошадь, испуганная громом; Тыранова¹⁹ – портрет Государя Наследника в кавалергардском мундире и девушка с тамбурином, восхищавшая на последней Выставке всех любителей живописи. Коллекция медалей графа Ф. П. Толстого²⁰.

В левом флигеле замка помещается небольшая церковь во имя Захарии и Елисаветы. В ней замечательны образа местные и в особенности запрестольный, изображающий Рождество Спасителя, работы Майкова²¹. Образ Божией Матери, греческой живописи, вывезенный из Константинополя, и два оригинала Каррача²²: Божия Матерь и Архангел Гавриил…»

Годом позже Н. Рейтлингер включил извлечения из путевых записок В. Владиславлева в свой «Путеводитель»: «На вершине горы, между двумя вековыми дубами, раскинувшими печально свои ветви, сложено за чугунной решеткою несколько камней. На верхнем из них утвержден щит, шлем и меч; на щите простая надпись: С Богом Войдите поклониться памяти достойнейшего генерала, и прочтите на чугунной доске: "Любезному брату моему Константину". Он был храбр, возвышен духом, исполненный любви к Царю и Отечеству, он кончил службу, кончив жизнь, 5 августа 1828 года, в турецком городе Праводах…» [5]

Не без скрытой зависти, очевидно, краевед приводит слова В. Владиславлева, не единожды задерживавшегося по служебным делам в усадьбе своего начальника: «Надобно прожить несколько дней в Фалле, чтобы изучить живописное его местоположение; надобно видеть его с различных точек днем в полном освещении, при закате солнца, в лунную ночь, во время бурной грозы» [5].

В 1840 году английская художница Элизабет Ригби²³ провела неделю в бенкендорфском Фалле. Ее «Письма с берегов Балтики» не единожды переиздавались в Англии. Один из 20 офортов, украсивших второе издание (Лондон, 1842) – вид Фалля, приложенный к письму, где рассказывается о пребывании мисс Ригби в имении начальника III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Восхищаясь «раем», в котором «придворный и философ, любитель природы и почитатель моды, поэт и художник, мудрец и чудак могут быть счастливы каждый на свой лад», художница живописует – в эпистолярном жанре – интерьеры замка и парк: «Там были готические залы с нишами, украшенными витражами, с колоннами, с резным дубом и мозаичными полами; несколько пожилых дам торжественно сидели на стульях с высокими спинками; группа оживленно беседующих молодых людей важно прогуливалась на переднем плане. Затем сцена менялась и появлялись деревья… перспектива здания замка. Завершающаяся линией морского берега, с яркими цветами и мраморными львами на первом плане, с барышнями в белом с настоящими розами в волосах».

Мисс Ригби сделала портрет супружеской пары карандашом с натуры, впоследствии отлитографированный: А. Х. Бенкендорфа с женой Елизаветой Андреевной – «человека, который знает и хранит все тайны России», и «графини-матери, величественной женщины, всё еще пребывающей в зените своих чар».

В Фалле много музицировали. Алексей Львов (адъютант Бенкендорфа, позже сенатор) «часами играл, стоя у дверей "колонной комнаты", один, без аккомпанемента, на своем "маджини"²⁴» [2]. Он – автор музыки гимна Российской Империи «Боже, Царя храни!» (слова – В. А. Жуковского), первой исполнительницей которого стала старшая дочь Бенкендорфа Анна (в замужестве Аппони).

Знаменитая певица Генриетта Зонтаг²⁵ провела одно лето в Фалле, где «до сих пор стоит фортепиано, на котором она себе аккомпанировала; в парке есть скамейка, носящая ее имя, – ее любимое место» [2]. Аккомпанировал певице и придворный пианист Адольф Гензельт²⁶, к слову учитель второй дочери графа – Марии, которой он посвятил романс. Мужа Марии – князя Григория Волконского (по возвращении из-за границы – попечителя Петербургского учебного округа) всегда влекло искусство. Он был свой человек в артистической богеме тогдашнего Петербурга. В музыкальном кружке братьев Виельгорских²⁷ и князя В. Одоевского²⁸ встречался с А. Пушкиным. Участвовал в спектаклях Императорского театра, где, по словам А. Смирновой²⁹, «Грегуар Волконский производил фурор своим голосом». Князя Григория, обладавшего великолепным басом, сравнивали с итальянским певцом Луиджи Лаблашем³⁰ («le petit Lablache"³¹). Знаменитый тенор Рубини³² подарил ему портрет с надписью «Al caro amico, principe Gregorio Wolkonsky» («Дорогому другу, князю Григорию Волконскому»).

Несколько дней – в конце августа 1843 года – провел в бенкендорфском имении Федор Иванович Тютчев. О своих впечатлениях он поведал родителям в письме из Ревеля (от 3 сентября 1843 года): «Я не думал писать к вам из Ревеля. Я прибыл сюда из Фалля, где провел пять дней у графа Бенкендорфа вместе с Крюденерами³³. Это у них я познакомился с графом. И поскольку было условлено, что после отъезда Государя (в Берлин – А. М.) они едут в Фалль, он очень любезно и настоятельно пригласил меня составить им компанию. Вследствие этого в прошлую субботу мы взошли на борт «Богатыря» на кронштадском рейде и в воскресенье в 11 ч<асов> утра прибыли в Фалль.

Немного я видал людей, которые мне с первого взгляда казались так симпатичны, как граф Б<енкендорф>, и я чрезвычайно польщен тем приемом, который он мне оказал, – конечно, благодаря Крюденерше, потому что я был для него всего лишь незнакомцем. И всё это в соединении с его добрым нравом произвело то, что сегодня, прощаясь, мы расставались как добрые приятели. Он любезно проводил меня вместе с Крюденерами до Ревеля, и за те немногие дни, что я у него провел, нет такой любезности и предупредительности, каких бы он мне не оказал...» [6]

В письме к жене (15/27 сентября 1843 года) Федор Иванович, находясь под обаянием личности начальника III Отделения («это поистине одна из самых лучших человеческих натур, какие мне доводилось встречать»), вскользь упоминает о Фалле: «самая местность считалась бы красивой даже в самых живописных странах».

Между тем, 21 апреля 1844 года – накануне очередной поездки за границу для поправления здоровья – Бенкендорф составляет духовное завещание: «...Так как дочь моя, графиня Апоньи, вследствие выхода замуж за иностранца, теряет права на владение имуществом в пределах Российской Империи, и так как все права, переданные ей в первом моем завещании должны перейти на мою вторую дочь, княгиню Марию Волконскую, то пусть сия последняя делается владетельницею имений – Фалль, Мерремойз и Кэзаль, из состава коих Его Величество Государь Император Всемилостивейше дозволил мне образовать майорат. Ей, княгине Волконской, уступаю я этот майорат для исключительного владения, согласно условиям, приведенным в Высочайшем указе, данном Правительствующему Сенату 21‑го Октября 1837 г., вместе с движимым и недвижимым имуществом, землями, водами, лесами, лугами и всем тем, что после моей кончины будет найдено по этим трем соединенным имениям, и в моих домах, начиная с серебряных вещей и кончая малейшими принадлежностями, с точным и обязательным для помянутой моей дочери условием, что она ничего из этих вещей не посмеет ни растратить, ни продать, ни вывезти; всё, без исключения, должно оставаться там в неповрежденном виде сохраняемо и поддерживаемо, и никто не смеет простирать своих требований на это имущество.

В случае смерти княгини Волконской майорат, на тех же самых условиях, переходит во владение ее сына, а после смерти последнего на детей его мужского и женского пола по праву первородства и таким образом имение постоянно будет считаться за их потомством.

В случае, если она сама и все ее дети умрут, не оставив после себя потомства, то майорат по праву наследования переходит на дочь мою Софию, выходящую теперь замуж за Павла Демидова, и на их потомство, но если бы (чего Боже избави) всему нисходящему после меня роду суждено было прекратиться, то майорат достанется моему родному племяннику Константину Константиновичу Бенкендорфу, а за ним на всю нисходящую от него линию; но если бы и он также умер бездетным, то владение майоратом переходит на мою родную племянницу Марию Константиновну Толстую и ее детей, а за смертью ее и ее детей, владельцами майората должны сделаться ближайшие мои родственники, а именно дети моего двоюродного брата Павла Бенкендорфа...»

23 сентября 1844 года, возвращаясь в Россию, Александр Христофорович скончался. Вот свидетельство князя Сергея Волконского: «Граф Бенкендорф умирал на пароходе, который вез его из Амстердама в Ревель. Последние его слова были: "Dort oben auf dem Berge" (Там наверху, на горе). Присутствовавшие не поняли; уже когда привезли тело в Фалль, бабушка разъяснила. Еще подробность. Прабабка, графиня Бенкендорф, поднималась на башню с подзорной трубой смотреть на прохождение корабля, державшего путь на Ревель мимо Фалля. Она видела корабль, но он нес уже покойника...» [7]

В кабинете покойного графа («не очень большая комната, в одно окно» [2]), впрочем, ничего не переменилось: «огромное бюро, портреты государей, медали двенадцатого года и – бронза: бронзовый прибор, бронзовые бюсты, модели памятников, кусок дерева от гроба Александра I, вделанный в бронзу, в виде мавзолея. Здесь известная акварель Кольмана³⁴, декабрьский бунт на Сенатской площади: бульвар, генералы с плюмажами и с приказывающими жестами, солдатики с белыми ремнями по темным мундирам, и в пушечном дыму памятник Петра Великого… Всюду – на потолке, как и во всём доме, на лепных украшениях, на дверных ручках, всюду бенкендорфский герб: три розы на щите, девиз: "Постоянство"» [2].

Жизнь в Фалле продолжалась: «Из постоянных близких была всегда невестка графини, жена одного из двух ее братьев, – хорошо известная всему Петербургу, почти до девятидесятых годов дожившая "тетушка Захаржевская", la tante Lili. Она была урожденная Тизенгаузен… Другая постоянная летняя гостья была старуха Ковалинская, армянка… дочь (ее – А. М.), Аделаида Петровна, строгая старая дева, была компаньонкой графини. "Старый Коваляк" была прекурьезный тип. Она всегда сосала леденцы и, насосавшись, вынимала изо рта и завертывала в носовой платок. Когда она, чувствуя потребность высморкаться, вытаскивала платок, на нем висело всегда, как присосавшиеся пиявки, несколько леденцов… Она любила море и ходила в Фалле каждое утро купаться. Любила море, но боялась холодной воды. И вот чтобы входить в финские волны, она надевала салоп. Вокруг нее кольцом стояли девушки, и пока барыня боязливо и с маленькими вскрикиваниями – "ой, батюшки, ой, батюшки!" – бережно опускалась в воду, одни девушки поднимали фалды салопа, а другие из кувшинов лили в море горячую воду...» [2]

В июне 1849 года цесаревич Александр Николаевич побывал на могиле графа А. Х. Бенкендорфа и почтил память любимца своего отца, а в фалльском парке вместе с супругой посадил два каштана. В Фалльской башне внимание наследника престола несомненно привлёк «прелестный пастель, к сожалению, без подписи, портрет, писанный в Версале, когда они (Павел и Мария Федоровна, дед и бабка цесаревича – А. М.) ездили в гости к Людовику XVI» [2], и историческая чашка, появление которой таково: «Тилли (в девичестве Анна Юлиана Шиллинг фон Канштадт, мать графа А. Бенкендорфа – А. М.) их сопровождала, у нее как-то сделалась сильная головная боль, королева прислала ей чашку шоколаду и просила сохранить на память. Чашка Марии-Антуанетты в Фалле: прелестная севрская чашка, по темно-зеленому фону желтое плетение с цветами» [2].

Летом 1853 года в Фалль, «ища восстановления своих сил в водах морского берега», приехали герцог Лейхтенбергский и великая княгиня Мария Николаевна. «Это был нескончаемый праздник (две недели – А. М.). Раз устроили на берегу моря чай; палатка убранная васильками. Понесли туда дивный саксонский сервиз с коровками, два человека в корзине несли на полотенцах; вдруг полотенце оборвалось, и весь сервиз вдребезги» [2].

В 1857 году в Фалле появляется новая могила. Скончалась графиня Елизавета Андреевна, немного не дожив до свадьбы своей внучки Елизаветы…

Зимой 1859 года в Рим приехал декабрист князь С. Г. Волконский³⁵ с семейством. И вот Palazzo Salviati. Площадка на лестнице, где произошла встреча Елизаветы Григорьевны и камер-юнкера Михаила Сергеевича Волконского. Помолвка состоялась в Риме. Свадьба – 24 мая 1859 года в Женеве, где жила княгиня Софья Григорьевна Волконская, впервые увидевшая своего племянника Михаила во время поездки в Сибирь в 1854 году. Впоследствии внук декабриста Сергей Михайлович Волконский рассказал о любопытном факте: «В 1826 году, когда Сергей Григорьевич сидел в Петропавловской крепости, его посетила любимая племянница его, дочь Софьи Григорьевны, Алина. Она писала бабушке, старухе Александре Николаевне в Москву: "На нашем свидании присутствовал генерал Бенкендорф". Кто бы мог подумать тогда, что через 33 года, в Женеве, сын этого каторжника женится на внучке этого генерала?..» [8] Впрочем, в своих «Записках» князь С. Г. Волконский, с восхищением описывая военные подвиги А. Х. Бенкендорфа, также отмечал: «...Во всё время моей ссылки голубой мундир не был для нас лицами преследователей, а людьми, охраняющими и нас, и всех от преследований...» [9]

Между тем, молодожены вернулись в Россию. «Миша худ, но хочет служить, – сообщал декабрист А. Поджио³⁶ в письме Е. Неустроевой. – Жена английской школы, весьма умная, но красивая женщина».

4 мая 1860 года в Фалле – «в шесть часов вечера, в большой спальне, что над "колонной комнатой"; там были кретоновые занавески с пассифлорами» [7] – у четы родился первый сын, которого в честь деда-декабриста назвали Сергеем. «Письмо твое дорого моему сердцу тем, – писал декабрист Волконский из Парижа в июне 1861 года сыну князю Михаилу, – что обещаешь мне доставить портрет моего крестника и милого внука, и, наконец, дорого мне заключением оного, последней строчкой оного, где гласишь "обнимаем тебя, дорогой наш папушка", это слово "наш" легло тепло в моё сердце как общее чувство Лизы с тобой ко мне, и тем более дорожу этим словом, что передано оно тобою не как звук, а чувство».

Молодые родители послали Сергею Григорьевичу приглашение побывать в Фалле, в ответ на которое он написал: «В Фалле мне еще другое утешение – поклониться могиле Александра Христофоровича Бенкендорфа – товарищу служебному, другу и не только светскому – но не изменившемуся в чувствах – когда я сидел под запором и подвержен был Верховному Уголовному Суду».

Летом 1863‑го князь Сергей Григорьевич гостил в бенкендорфском Фалле у княгини Марии Александровны, жены своего племянника князя Григория Петровича. Князь Сергей Михайлович Волконский вспоминал: «Помню в кресле сидящего, с большой белой бородой, и длинную трубку курящего дедушку, здесь... за чаем проходили бесконечные рассказы Сергея Григорьевича – от года первого до пятьдесят шестого... Спокойное настроение было нарушено тревожными известиями из Черниговской губернии: княгиня Мария Николаевна³⁷ была сильно больна» [8].

В Вороньки, имение Волконских, выехал только князь Михаил. Старший Волконский заболел и остался на попечении невестки. «Он целый день провел сидя в креслах, закутанный в пледе, – сообщала фалльские новости княгиня Елизавета, – только в этой недвижимости находит он облегчение своим страданиям... Сегодня опять получше, но слаб и спина болит. Решительно невозможно ему ехать в таком положении. Я спросила у Борха, он говорит – нельзя. Да папа бедный сам плачет, бесится над болезнью и говорит: не могу, не могу!»

…С Фаллем связаны другие детские воспоминания, «детские картинки» князя Сергея Волконского: «Мне три года. На ступенях каменного крыльца старая старушка англичанка: мисс Смит, гувернантка моих теток, двоюродных сестер матери, показывает мне, как пальцы складывать, чтобы выходил домик; указательный опускается и образует прилавок, мизинец – лавочник, и два больших пальца – покупатели… Дядя Петр Григорьевич Волконский, брат моей матери, посадил меня на лошадь и водит вокруг круга; мне боязно. После второго круга снимает меня, спрашивает: "Ну, как?" – "Не совсем ловко..."» [7]

Увеличение семьи Волконских – Петр (1861), Мария (1863), Григорий (1864), Александр (1866), Владимир (1868) – побудило их, живших в Петербурге, приобрести имение Павловку в Борисоглебском уезде Тамбовской губернии и переехать туда.

«...Местность, как степная, уныла, – вспоминал князь С. Волконский, – но вокруг дома старый парк в двести пятьдесят десятин… Всё было в запустении; только большие старые деревья радовали глаз, но всюду крапива, лопух, хворост… Не было ни одного хвойного дерева; первые две елки приехали с нами в корзинках на крыше кареты… они были не простые – бальзамические, и мать моя тут же их посадила во дворе направо и налево от въезда… Борьба с пустыней была деятельностью моей матери в Павловке…» [7]

Любовь к деревьям и кустам княгиня Елизавета Григорьевна (впрочем, как и ее сын Сергей) унаследовала от матери княгини Марии Александровны, которая отлично знала названия, привычки растений. «Сколько ёлок, сколько каштанов переслала она к нам в Павловку, – вспоминал внук. – Этих фалльских уроженцев мать моя называла латинским эпитетом Fallesis» [7].

В 70‑е годы, по установившейся традиции, на два павловских лета приходилось одно фалльское.

Князь Сергей Михайлович вспоминает незабываемые прогулки по фалльскому парку: «В Фалле привыкаешь надписи читать. Много в саду чугунных скамеек: знакомые, кто приезжали, дарили на память скамейку со своим гербом и просили поставить на любимом месте. Читать девизы этих гербов, – какое развлеченье! Тут цветы и земляника, а тут же латинская надпись. "Pro fide et patria"³⁸ – были мои первые латинские слова… Рано вливался романтизм в мое душевное настроение… Вечер, сумерки, ламп еще не зажигали. Бабушка на своем "эраре"³⁹ играет – грустно, протяжно, а всё-таки как-то утешительно. Слушаю в блаженной полудреме…» [7]

«В "колонной комнате" стояло длинное старое фортепиано, несуразное и с совершенно стеклянным звуком; но его берегли – оно было под стать всей прочей готической мебели, и за ним пела, так говорили мне, знаменитая певица Зонтаг… На этом неуклюжем фортепиано вечерами с матерью сперва учился, а впоследствии играл в четыре руки; переиграли Гайдна, Моцарта, Бетховена, Вебера – каким стеклянным звуком и по каким старомодным изданиям!.. На этом же фортепиано играл однажды пасторальную симфонию с великим князем Константином Константиновичем⁴⁰, впоследствии К. Р., который кадетом приезжал в Фалль с прочими учениками Морского училища...» [7]

Много позже князь Сергей Волконский напишет и такое: «Купанье в море! В тележке гурьбой, на сене, покрытом полостью: в тележку запряжен или Фалль, или Ястреб – низкорослые лошадки, темно-бурые, а хвост и грива белые… Лесом едем. Поперек дороги корни; трясемся, смеемся. Лошадью пахнет в пахучем лесу… Вот последний пригорок, и за ним обдаст нас шум морской. Спускаемся под гору; колеса в песке вязнут; серая морская трава по бокам дороги. Раздеваемся в дощатом "купальном домике"; босиком по песку вприпрыжку через колючую траву в воду! Волны набегают, обдают. Гладкое песчаное дно, ровное, крепкое. Иногда под подошвой легкое щекотанье – то маленькая камбала высвобождается из-под ноги. Никогда уже нигде я не мог после этого купаться – только море или океан; ни реки, ни пруда не выносил, не мог выносить, чтобы нога уходила в мягкое, вязкое, – это противоречило аристократичности первых впечатлений...» [7]

Марина Цветаева, переписывая воспоминания князя («крупными, почти печатными буквами» [10]), по этому поводу размышляет: «Автор совершает здесь забавную ошибку: аристократизм личного восприятия он делает свойством предмета, внутреннее перемещает вовне. Так, поверив ему на слово, нам придется ждать аристократизма от всех, кто когда-либо в детстве купался на Балтийском море: песок под ногой у всех один! Ergo⁴¹: Балтийское море создает аристократов. – Думаю, что дело здесь не в песке, а в ощупи, и даже не в ощупи, а в молниеносном перенесении внешнего впечатления на душу: твердый песок под ногой становится символом. Соответствие ноги и почвы. Мягкого и вязкого автор не переносил уже потом всю жизнь – ни в чем, нигде: услужил ему балтийский песок! Но – не показательная ли подмена? Вместо современного, в ушах навязшего: "Я создал горы, воды, звезды, тучи!"… – вдруг: "Меня создал балтийский песок". Обкрадывать себя – не первая ли примета неизбывного богатства?» [11]

А 10 июля 1871 года в Фалле принимали цесаревну⁴² Марию Федоровну⁴³. «Как запомнились мне подробности этого посещения, – рассказывал Сергей Михайлович. – Приехали с ней: гофмейстерина княгиня Юлия Феодоровна Куракина, фрейлина графиня Апраксина, фрейлина императрицы Марии Александровны Жуковская, дочь поэта, генерал Стюрлер, князь Суворов и секретарь цесаревны Оом. Хорошо помню платье цесаревны – серой парусины, отделанное полосой красного бархата под кружевной прошивкой. Помню, у матери было белое легкое летнее платье и шляпа кружевная с листьями и черными ягодами; бабушка была в сером шелковом» [7].

После чаепития «вышло всё общество с террасы: впереди моя мать с цесаревной, а бабушка осталась дома. "Сережа! Петя!" – кликнула мать. Вмиг мы выбежали и, как два пажа, очутились за цесаревной. Пошли дорожками вниз, перешли через Львовский мост; поднялись к старой развалине над крутым берегом реки; спустились к другому мосту, который дети называли "длинный мост", хотя он был не длиннее, а только уже прочих; поднялись к "царской беседке" с бюстом Николая I в память его посещения и оттуда пришли к воротам, которые ведут в лес, где нас ждали экипажи для катания по парку.

Цесаревна была мила, в радостном, почти детском настроении духа. Она рвала цветы направо и налево от дороги; но вдруг увидела землянику – вот уж прямо как ребенок обрадовалась. Заметив это, мы с братом стали рвать землянику и подавать ей. Очень нас поразило, что она съедала все ягодки, даже самые зеленые… Когда мы сходили по крутой дорожке, что ведет от "царской беседки", я услышал, что она спросила мою мать:

– Vous ne l'avez pas vu? (Вы его не видели?)

– Mais non, pas encore (Нет еще).

– Je vais vous le montrer (Я вам его покажу).

Она остановилась и стала раскрывать под шеей медальон. В перчатках, без зеркала трудно было; мать моя помогла:

– Vous permetter? (Вы позволите?) – раскрыла медальон и воскликнула: – Quel beau garçon! (Какой красивый мальчик!)

– Кто это, мама? – спросил я.

– Это мой сын, – сказала цесаревна.

– C'est les premieres paroles que je vous entends prononcer en russe (Это первые русские слова, которые я слышу от вас), – сказала моя мать…» [7]

Последнее своё лето в «бабушкином» Фалле князь Сергей Волконский «прожил в "избе", что на той стороне реки над водопадом из-за лесу выглядывает» [7]. «Мне были приятны и самостоятельность и красивое одиночество. Утренняя радость, утренний гам лесной и первый брызг лучей сквозь росистые ветви обдавали меня, когда по каменной лестнице спускался к цепному мосту, чтобы идти в большой дом. Смолисто-хвойная задумчивость обнимала меня, когда в вечернем сумраке по каменным ступеням поднимался к своему жилищу. Уезжая в восьмой класс, прощаясь с бабушкой, положил на стол ключ от "избы":

– Могу им еще когда-нибудь воспользоваться?

– Пока я на этом свете, всякий раз, как пожелаешь...» [7]

Через два года, в сентябре 1880‑го, княгиня Мария Александровна поехала к сестре графине Анне Аппони. Вскоре из Рима пришло известие о её болезни. «Мы с матерью выехали, – вспоминал князь Сергей Михайлович. – …Застали бабушку в живых еще в течение двенадцати дней. <…> Она скончалась 4 ноября в шесть часов вечера. <…> Мы отвезли гроб на станцию и поставили в вагон; покрыли красным покровом, обложили пальмами; вагон запечатали. Печати сняли в Ревеле. Так, среди снега и мороза предстал под красным покровом и, обложенный римскими пальмами, проследовал в Фалль и стал в домовой церкви, в так называемом "церковном доме", гроб княгини Марии Александровны Волконской. Был мягкий зимний день. Гора была покрыта белым снегом и, белая, расстилалась книзу долина; черные из-под белых подушек глядели еловые ветви, в то время как зеленые пальмы ложились в могилу…» [7]

После смерти матери княгиня Елизавета не так часто бывала в бенкендорфском имении. Дети выросли, получив от матери прекрасное воспитание. Тамбовская Павловка стала местом ее творческого уединения.

Постепенно княгиня женила сыновей: в 1890 году состоялась свадьба князя Петра Волконского и княжны Елисаветы Шаховской; в 1892 году – князя Владимира Волконского и Анны Звегинцевой; в 1894 году – князя Григория Волконского и графини Иды Дампиер. Дочь – княжна Мария осталась с матерью. Барон Николай Остен-Дризен рассказывал: «Е. Г. держала себя совершенно независимо в петербургском обществе… У Волконских была дочь Мария Михайловна. В нее влюбился один из молодых великих князей и просил у родителей ея руки. Большинство петербургских аристократов посмотрело на такой случай как на счастие и не задумалось бы одарить им своего ребенка. Но гордая Е. Г. держалась иных принципов – "Волконские ведут свой род от Рюриковичей, – будто бы сказала она (её дед, Пётр Михайлович Волконский – XXVI колено по прямой нисходящей мужской линии от знаменитого предка), – для них не может быть особенной честью морганатический брак". И великому князю было отказано».

Далее последовало рождение внуков: князя Михаила Петровича (1891), княжны Елены Владимировны (1894), князя Вадима Григорьевича (1895)… Дочку князя Григория Волконского, родившуюся в 1896 году, назвали в честь бабушки Елизаветой.

В 1895 году Елизавета Григорьевна поздравила брата Петра со свадьбой его двадцатипятилетнего сына князя Григория Волконского, женившегося на графине Софье Павловне Шуваловой.

А в августе следующего, 1896‑го, на фамильном кладбище в Фалле княгиня отдала последний поклон брату…

После похорон Елизавета Григорьевна вновь приехала в Павловку…

8 февраля 1897 года княгиня Елизавета Григорьевна заболела крупозным воспалением легких. А 15 февраля «княгиня Волконская опочила».

Семья Волконских выразила желание совершить ее погребение в соответствии с обрядами Православной Церкви в Павловке, но получила категорический отказ со стороны Святейшего Синода (в 1887 году княгиня приняла католичество). После отпевания Елизаветы Григорьевны в католической церкви св. Екатерины в С.‑Петербурге, она была похоронена на семейном кладбище в родовом имении Фалль…

Впрочем, для визитов в Фалль многочисленных родственников и знакомых радостных поводов было больше. Семейство князя Григория Петровича быстро умножалось – прибавились Петр (1897), Павел (1898), Софья (1899)…

«Знаменитый замок Фалль» по-прежнему привлекал к себе внимание. Приметы нового явственны уже в самой поездке из Ревеля в Фалль: помимо традиционной, на лошадях («довольно утомительной, так как приходится ехать в экипаже в продолжение 32 верст»), «во втором случае переезд упрощается железной дорогой, которая привозит вас из Ревеля в Кегель в 45 минут, откуда на лошадях в сторону надо проехать всего лишь 13 верст».

О «приезжих туристах» упоминает в своем кратком очерке литератор С. Уманец⁴⁴, который, похоже не без содействия владельца, имел возможность детально ознакомиться с достопримечательностями бенкендорфского имения. Повествование начинается с описания внешнего вида замка: «...Смешанно-готический стиль, двухэтажный и не большой по размерам. Посреди здания бросается в глаза висящий на стене 6-футовый термометр» [12].

Далее – во время неспешной прогулки по парку – зарисовки: водопад, цветники, мраморные вазы, изящные статуи, оранжереи, «скамейка Росси», могила графа А. Х. Бенкендорфа… В совершеннейший восторг привело паломника творение Алексея Львова – «мостик, сплетенный словно из проволоки, который тянется на 45 шагов и колеблется при малейшем прикосновении к нему ноги. Едва только вступит на него незнакомый с его устройством путник, как этот висячий механизм начинает колебаться; опасение за его прочность невольно прибавляет шагу у проходящего и тем самым увеличивает быстроту качанья, и перепугавшийся пешеход, добежав до другого берега, считает за счастье, что благополучно миновал опасность, существующую, конечно, только в его воображении» [12].

Весьма детально описание парадных комнат первого этажа замка: столовая, «колонная», «оружейная»… Наконец, «небольшая комната, увешанная фамильными портретами владельцев замка и носящая название "вазной" комнаты по громадной яшмовой вазе, занимающей всю ее середину. Ваза эта имеет свою историю. Она стояла прежде в залах Зимнего дворца в Петербурге, и во время пожара дворца, в царствование Императора Николая Павловича, была спасена графом А. Х. Бенкендорфом и подарена ему государем. Ваза эта плоская, на длинной массивной подставке, вышиною в человеческий рост и очень напоминает такую же вазу из темно-серого мрамора в одной из малых зал Императорского Эрмитажа» [12].

В кабинете князя П. Г. Волконского «хранится, как святыня, в особом черном металлическом ларце, украшенном короной, частичка от гроба в Бозе почившего Императора Александра Павловича. На низком камине – артистически исполненные, небольшие белые мраморные фигуры Барклая-де-Толли и графа М. И. Кутузова, превосходные копии статуй, поставленных в честь славных генералов войны 1812 г. на площади перед Казанским собором в Петербурге… небольшие, четырехугольные, из слоновой кости медальоны (числом 53) всех наших великих князей, царей, императоров, от Рюрика до императора Павла включительно, развешанные в последовательном порядке по задней стороне высокого, стоящего посреди комнаты рабочего бюро покойного князя в старинном стиле, обращенной к окнам» [12].

По «винтовой деревянной лестнице» можно подняться на верхний этаж дома, где расположены «классная комната, комната нынешнего владельца, спальня двух младших князей, людские и китайская комнаты», и «по винтовой же узенькой лесенке» – в «башню замка с флагштоком – его высочайший пункт, откуда, с маленького круглого балкончика, расстилается пред взором вся окрестность, вплоть до моря, и виднеется вдали Ревель с остроконечными шпилями его кирок...» [12].

Между тем в декабре 1909 года в фамильном некрополе Бенкендорфов-Волконских появилась еще одна могила: умер князь Михаил Сергеевич Волконский. Гроб с телом отца привез из Италии в Фалль его сын князь Сергей Волконский. Задержавшись в отчем доме, князь просматривает бумаги прадеда: «[Архив] не обширный. Он весь вмещается в небольшом бюро, в той же башне. Бюро с вензелем Марии Феодоровны – подарок императрицы. Исторического почти ничего. Пять писем Николая I, адресованных в Фалль. Совершенно частного характера, но прелестные по дружественности тона. Начинаются – "Cher ami"⁴⁵, кончаются – "Кланяюсь в ножки Вашим дамам". В одном из них он извещает, что умер "этот славный Сукин". Это тот Сукин, который был комендантом, когда декабристы сидели в крепости» [2].

Осенью 1911 года Сергей Михайлович пишет литературно-философские эссе, составившие книгу «Разговоры». Разговор восьмой – «Былое – Фалль» – имеет посвящение «Князю Петру Петровичу Волконскому» и эпиграф: «Что сладко мне помнить, так это чудное место, где я родился» [2].

В «Разговорах» описаны беседы кузенов.

«– Водопад большой?

– Большой – не с камня на камень, а большой, настоящий, отвесный водопад во всю ширину реки.

– А река?

– До водопада тихая; в низких, мягких, зеленых берегах – черная, глубокая; а после падения – бурливая, шумящая, много пены.

– А ручьи?

– Журчат отовсюду, на поворотах, из-под кустов, будят, зовут, оглушают на каждом шагу.

– Парк?

– 54 версты дорожек. Лиственницы и каштаны самые великолепные, какие я когда-либо видел.

– Холмисто?.. Ну, конечно, раз водопад.

– И холмисто, и скалисто.

<...>

– А прибавьте воспоминания! Ведь я вырос в этом. Понимаете, всё, всё готика – последняя скамейка в парке; каждое кресло в доме – маленький Миланский собор. И всё насыщено воспоминаниями, не моими личными – это само собой, – а воспоминаниями… я не смею сказать историческими, но…

– "Хроническими"?

– Ну да, вы понимаете. Ведь хроника такого дома, как бенкендорфский, есть нечто большее в смысле близости к истории, чем семейная хроника какой-нибудь дворянской семьи, жившей "у Харитонья в переулке". Тут вся царская семья того времени, короли и королевы, конгрессы, коалиции, свидания. Всё либо прошло, либо оставило свой дух. Начиная с очаровательного портрета Марии Феодоровны...» [2]

Наступившие вскоре смутные времена – война, революции…– не обошли стороной Фалль и его жителей. Брат Григория Петровича князь Петр Волконский, проживавший с матерью в Петрограде, в июне 1919 года был арестован. Его жена, княгиня Софья Волконская (урожд. Бобринская; в первом браке – княгиня Долгорукова), узнала об этом, будучи за границей, и поехала хлопотать о муже.

Путь в Россию проходил через Эстонию. Осенью княгиня добралась до Ревеля, где и ожидала оказии для перехода через границу. Тогда же она ездила в Фалль знакомиться с новым frère'ом⁴⁶ (князем Г. П. Волконским – А. М.) и его многочисленною семьей. «Я много слышала от П. П. о прекрасном старом Фалле, в котором протекло всё его детство; о парке, простиравшемся до самого моря, о мостике, аркою перекинутом через речку, о старом доме с окнами на водопад.

Прекрасный старый Фалль!

Неужели толпа, громившая его, бившая вещи, рвавшая книги, уничтожившая всё в доме вплоть до последней фарфоровой безделушки, усыпавшая все полы сплошь, точно густым белым ковром, сотнями и сотнями вырванных из книг печатных страниц, – неужели эта толпа состояла не из горилл, а из людей, таких же людей, как мы с вами?

Бедный старый Фалль. Изо всего, что было в доме, уцелел лишь один единственный предмет – огромная ваза из темного ясписа⁴⁷, вышиной больше человеческого роста, стоявшая когда-то в Зимнем Дворце и подаренная Императором Николаем Первым шефу жандармов графу Бенкендорфу, прадеду П. П. Ваза была опрокинута, сброшена с пьедестала на пол, – ее били, топтали, рубили топорами, но разбить всё-таки не смогли. Царская ваза одна устояла против злобной ярости разнузданной толпы. Какая символика!..»

Из Питера, так как мужа перевели в московскую тюрьму, она проследовала в первопрестольную. «Прямо с вокзала, – вспоминала княгиня, – отправилась на Шереметевский переулок; там, мне сказали, живет двоюродный брат П. П., бывший директор Императорских театров, князь Сергей Михайлович Волконский. Живет не один, их там, в небольшой квартире, пять человек. Я была шестая. Всем им незнакомая, – и Сережу-то я всего два-три раза видела, – свалилась как снег на голову. Позвонила в один ненастный день у дверей: "Я приехала выручать Петра Петровича. Можно мне жить у вас?" – "Конечно". Потеснились, дали мне комнату, приютили...»

Разумеется, княгиня рассказала об услышанном и увиденном в Фалле. Внук декабриста, лишенный преемниками «первых борцов за свободу» своего тамбовского имения Павловки, писал в ту пору воспоминания. Второй том – «Родина» – начинался главой о Фалле, заканчивавшейся словами: «Теперь от фалльского дома остались одни голые стены; в 1918 году там стояли наши красные войска: остались голые стены. Жаль...» [7]

Чуть позже Марина Цветаева напишет в эссе «Кедр» [11]: «Такие угодья, как "Фалль" и как "Павловка", не возникают в час, это работа поколений, как готические соборы. От предка к потомку, от зодчего к зодчему, владелец родового имения – преемник, на нем жестокая двойная ответственность: сохранить и довершить. В "Фалле" (имении Бенкендорфов) нагляднее выявлена охрана прошлого, в этой главе прежде всего – дед.

В "Павловке" (более молодом имении Волконских) упор в творческой работе, в этой главе прежде всего – внук...»

Фалль притягивал… спасал…

Княгиня С. Волконская продолжала хлопоты по вызволению мужа из тюрьмы. Долгое время безуспешные. Луч надежды забрезжил после заключения договора между Советской Россией и Эстонской республикой (февраль 1920 года). Один из пунктов Тартуского договора⁴⁸ предусматривал возможность репатриации. У князя П. Волконского появился шанс. «...Не позволит ли примеч. к ст. 4‑й, – писал он жене в записке из тюрьмы (от 11 февраля 1920 года), – тебе и матери повидать Фалль? М. б. оттуда легче повлиять на мою судьбу. Авось не умру: дело ведь идет к весне...»

22 февраля княгиня передаёт записку: «Простите за плохую сегодняшнюю передачу… Приятных новостей никаких. Не признаете ли целесообразным дать мне в воскр. письмо к матери, прося ее прислать мне (оказию я найду) ее эстонские бумаги и, если возможно, чтобы Сеппер постарался выцарапать твои? Можно и несколько слов Грише...»

После освобождения князя из тюрьмы (25 февраля) Волконские уехали в Петроград, где и ожидали бумаг на выезд из России. Наконец пришел долгожданный документ – «на роскошной бумаге, с гербами Эстляндского дворянства, за большими печатями, за подписью предводителя фон Лилиенфельда, удостоверялось, что П. П. принадлежит к внесенному в Эстляндский дворянский матрикул роду светлейших князей Волконских».

Потомок Рюрика (XXIX колено), включенный вместе с матерью и женой в список эстляндских репатриантов, покинул Россию...

Между тем Фалль вызволил из «коммунистического рая» и графа П. К. Бенкендорфа, обер-гофмаршала Императорского Двора. «Дядя Павлин Бенкендорф, – рассказывала княгиня С. Волконская, – был высокий, красивый, худощавый старик, до конца сохранивший и изысканную прелесть манер, и как внешнюю, так и внутреннюю свою безукоризненность... В начале февраля 1921 года их, наконец, выпустили. Переехав эстонскую границу, старый граф заболел и тут же в карантинной больнице в три дня скончался... Похоронили его на семейном кладбище в Фалле...»

Мемуары правнука графа А. Х. Бенкендорфа Сергея Михайловича Волконского были изданы в 1923–1924 гг. в Берлине. Первый том («Лавры. Странствия») заканчивается главой «Рим»: «…Умерли в Риме и похоронены в Фалле:

Моя бабушка с материнской стороны, княгиня Мария Александровна Волконская, рожденная графиня Бенкендорф…

Мой отец, князь Михаил Сергеевич Волконский…

Мои двоюродные братья, князья Александр и Петр Петровичи...» [13]

Postscriptum

В начале двадцатых годов центральную часть усадьбы Фалль передали министерству иностранных дел, оставив князьям Волконским небольшой надел земли, заплатив за реквизированное около 9 тысяч крон. В 1927 году часть территории усадьбы разделили на 17 участков и передали местным жителям, а 30 гектаров в 1934 году выделили для правительственных дач и обнесли их район каменной оградой.

С 1940 года – новые хозяева: Красная, Германская и вновь Красная армия, ставшая уже Советской, – со всеми «прелестями» военного городка: клубом и военторгом в Шлосс-Фалле, блочными пятиэтажками и финскими домиками...

Фалль. Современная фотография

Примечания

1. Князь Сергей Михайлович Волконский (1860–1937) – российский театральный деятель, режиссёр, критик, мемуарист, литератор; камергер, статский советник.

2. Граф Александр Христофорович Бенкендорф (1783–1844) – российский военачальник, генерал от кавалерии; шеф жандармов и одновременно Главный начальник III отделения Собственной Е. И. В. канцелярии (1826–1844).

3. Штакеншнейдер Андрей Иванович (1802–1865) – российский архитектор, спроектировавший ряд дворцов и других зданий в Петербурге и Петергофе.

4. Львов Алексей Фёдорович (1798–1870) – российский скрипач, композитор, дирижёр, музыкальный писатель и общественный деятель. Инженер-путеец по образованию, адъютант графа Бенкендорфа, впоследствии руководитель Придворной певческой капеллы в 1837–1861 годах. Создатель музыки гимна «Боже, Царя храни!» (1833) и других сочинений.

5. Владиславлев Владимир Андреевич (1807–1856) – российский писатель. Боевой офицер, участник польской и турецкой кампаний, впоследствии служил по корпусу жандармов. Написал четыре части «Повестей и рассказов». Известен как издатель альманахов «Утренняя заря», в которых печатались известные литераторы.

6. Корф Модест Андреевич (1800–1876) – барон, с 1867 г. граф; директор Императорской публичной библиотеки (1849–1861), почётный член Петербургской Академии наук. Автор мемуаров, печатавшихся в «Русской старине» в 1899–1904 гг.

7. Фрикке Логин (Логгин) Христианович (1820–1893) – живописец, акварелист.