Диаспора: судьба термина. Виктор Дятлов
2005-08-29
Одна из примет времени современной России - мощное продвижение термина "диаспора" не только в научный оборот, но и в общественную жизнь. Если в дореволюционных энциклопедических словарях вообще не было соответствующих статей, то сейчас это слово стало общеупотребительным. Его широко используют журналисты, им оперируют в повседневной практике и при выработке управленческих решений чиновники, к нему часто прибегают представители различных социальных образований, что дало основание В. Тишкову саркастически высказаться по поводу все более дающей о себе знать "диаспоризации всей страны".
Такая экспансия - явление новое, важное и само по себе требует осмысления и интерпретации. Испытывая интеллектуальное удовольствие от слежения за головоломными приключениями термина, мы многое сможем понять в самом феномене диаспоры. Это станет и некой наблюдательной площадкой для изучения ранее неизвестных, сложных и трудно поддающихся анализу социальных процессов в современной России. Важно и интересно подумать также о причинах столь широкой востребованности термина, о тех сугубо научных и общественно значимых последствиях, к которым может привести сложившаяся ситуация.
Представляется несомненным, что стремительное вхождение термина в общественную практику - результат не только и не столько моды и уж тем более не воздействия внешней среды. На термин сложился реальный внутренний спрос. Можно предположить, что мы имеем дело с результатом формирования феномена, уже получившего название "новых диаспор".
Говорить о данных процессах трудно, даже невозможно, не сформулировав своего понимания сути диаспоры. Уже стало общим местом, что и в научном обороте термин может лишиться своего эвристического смысла из-за чрезвычайно широкого спектра его использования. Это само по себе интересно и показательно, т. к. говорит о сложности и многослойности предмета изучения. Но это же может и сильно затруднить процесс профессионального общения и взаимопонимания.
На мой взгляд, диаспора - не просто рассеяние, пребывание представителей некой этнической группы вне своего "национального очага" в качестве национального меньшинства. Понимание этничности как процесса, представление об ее актуализации допускает и понятие "спящей этничности", оттеснение этнической самоидентификации на низкую ступень иерархии различных форм самоопределения. Диаспору, следовательно, можно трактовать и как особый тип человеческих взаимоотношений, как специфическую систему формальных и неформальных связей, основанных на общности судьбы (исход с "исторической родины") или представлениях, исторической памяти и мифах о таком исходе; на совместных усилиях по поддержанию образа жизни "в рассеянии" - в качестве национального меньшинства в иноэтничном обществе. Диаспора - не данность; ее существование (или отсутствие такового), возникновение и исчезновение могут быть ситуативным ответом на вызов времени, места и обстоятельств. Исходя из такого подхода, наличие совокупности лиц одной этнической принадлежности, живущих вне национального очага, пусть даже многочисленных и укорененных на новой родине, - это еще не диаспора, а только необходимое условие ее реализации. Другими словами, одни и те же люди, их совокупность, могут быть, а могут и не быть диаспорой.
Советский период (по крайней мере, после войны) - пример того, как это условие не выполнялось или же это происходило в угнетенных, маргинальных формах и масштабах. На самоощущение мигрантов и их потомков, их образ и стиль жизни огромное влияние оказывала политика властей, подозрительно относившихся к национальной самоорганизации; стремившихся унифицировать, советизировать, а фактически максимально быстро русифицировать мигрантов. Отсюда - пониженное (хотя и обычно более высокое, чем у принимающего большинства) место этнической самоидентификации на общей шкале ценностей у мигрантов и их потомков.
В том же направлении действовал и внутригосударственный, межрегиональный характер миграции. Равный правовой статус переселенцев, возможность свободного общения с "национальным очагом" в рамках единой страны уменьшали опасения по поводу сохранения этничности. Свежая память о сталинских репрессиях заставляла опасаться связи с подобными "очагами" за пределами государственных границ; делала демонстрацию диаспоральности занятием небезопасным или тупиковым с точки зрения выстраивания успешной жизненной стратегии. Можно предположить, что этничность в качестве ресурса адаптации и восходящей мобильности на новом месте вряд ли играла решающую роль.
Современный период принес радикальные перемены. В качественно новое состояние пришли межнациональные отношения. С одной стороны, с окончанием политики официального интернационализма проблема перестала быть табуированной, ушли в прошлое внешние запреты и внутренняя неловкость при ее обсуждении. С другой - повсеместно и быстро идут процессы, часто называемые "национальным возрождением"; растет значение этничности, которая мощно врывается в политику как инструмент политической мобилизации и борьбы за власть. Многие социальные конфликты приобретают этническую окраску. Существовавшие всегда национальные предубеждения, предрассудки, реальные и мнимые обиды и недовольства открыто проговариваются и становятся фактором общественных отношений.
К представителям пришлых этнических меньшинств (или к тем, кого считали таковыми) и раньше неявно относились как к группе, теперь же это приобретает массовый и открытый характер, в том числе и на официальном уровне. Такое отношение может носить нейтральную, негативную или позитивную окраску, но в любом случае оно заставляет и самих мигрантов консолидироваться или, по меньшей мере, рассматривать себя и в таком качестве.
Составной частью радикальных перемен постсоветского периода стало формирование совершенно новой миграционной ситуации. Одна из ее ключевых характеристик - стремительный рост потоков трансграничных миграций. Этому способствовали рыночная трансформация экономики, открытость границ и свобода передвижения. Здесь необходимо выделить два аспекта проблемы.
Первый - часть прежде внутренних миграций с распадом СССР автоматически стали трансграничными. Вчерашние соотечественники превратились в "граждан ближнего зарубежья" - с принципиально новым статусом и набором проблем (экономических, культурных, правовых). Остро встали проблемы поддержания связей с родиной, которая оказалась теперь хоть и "ближним", но "зарубежьем". Эта задача требует теперь больших усилий, лучше всего - коллективных. То же самое относится к проблемам статуса, защиты экономических прав, сохранения языка и культуры и т. д. На родине идут бурные процессы "национального возрождения", строительство новой государственности часто происходит на этнократической основе. Человеческие и материальные ресурсы переселенческих сообществ рассматриваются там как важные факторы этого строительства и борьбы за власть. Поэтому страны исхода прилагают большие усилия для консолидации соотечественников в России - как правило, на национальной основе. Количество приезжих из "ближнего зарубежья" резко возрастает; меняется сам тип мигранта, его система мотиваций, образ и стиль жизни, адаптационные возможности и ресурсы. Мигрант этой волны и этого типа неизмеримо больше нуждается в системе групповой поддержки, в сети родственных, клановых, этнических связей.
Второй аспект. Активно формируются миграционные потоки из стран "старого зарубежья" - это, по преимуществу, перемещение рабочей силы. И здесь наиболее значимыми для России в целом и для ее восточных регионов в особенности становятся мигранты из КНР. Они уже стали необходимым элементом рыночной экономики. По многим причинам приток из Китая будет в обозримом будущем возрастать. Китайские трудовые мигранты демонстрируют корпоративную, общинную модель поведения и интеграции в новый социум.
Уже сейчас ясно, что речь идет о долговременной тенденции, что Россия становится страной-реципиентом. Ясно также, что это не может быть изолированным явлением, что неизбежны серьезные перемены во всех сторонах жизни принимающего общества. И хотя мы находимся только в начале процесса, многие последствия выявились уже достаточно отчетливо. Одно из них - усложнение "этнической композиции" населения российских городов, в особенности на востоке страны. Появляются новые этнокультурные группы. Иногда - как в случае с китайцами - это их новый приход после длительного и насыщенного огромными переменами периода. Резко возрастает численность многих "старых" групп, за счет притока мигрантов-новичков меняется их облик.
Все эти факторы радикально увеличивают структурообразующее значение этничности, формируют диаспоральное самосознание, дают мощный толчок к строительству диаспор. Структуры и сети на этнической основе, существовавшие и раньше, разрастаются; качественно меняется их значение как ресурса выживания, делового и социального успеха. Иначе говоря, происходит бурный процесс строительства диаспор.
Дело не ограничивается количественными переменами, хотя в ряде случаев количественный рост диаспор уже перешел в качество. Совершается, если можно так выразиться, "ментальный сдвиг". И новые мигранты, и старожилы, приписанные советской властью к той или иной этнической группе и в той или иной степени ощущающие свою связь с нею, начинают все острее чувствовать себя таким коллективом, в некоторых ситуациях вести себя как его члены; формируют сеть связей и отношений на этнической основе. Как сейчас принято говорить, позиционируют себя в таком качестве.
Описанный процесс и лежит в основе формирования феномена "новых диаспор", что происходит двумя путями. Один из них традиционен - приходят новые люди, мигрировавшие из своих "национальных очагов"; они остаются, так или иначе интегрируются в принимающее общество и одновременно консолидируются в землячества, общины, кланы; создают сети связей и отношений на этнической основе. Это может актуализировать этническую самоидентификацию соотечественников-старожилов, тех, кто прибыл сюда давно или вообще родился, полностью адаптировался. Более того, наблюдения показывают, что именно такие люди могут становиться ядром формирующихся диаспор.
Другой путь - диаспоризация старожилов; движение от совокупности тех, кто считал себя и/или кого считали представителями неких национальных меньшинств (пришлых), к актуализации этничности и групповому структурированию. В отличие от старожилов первого типа, у них этот процесс происходит не под воздействием притока мигрантов-новичков, а по другим причинам.
Исходя из такого понимания, можно говорить о диаспорах как новом элементе социальной жизни. Происходит радикальный сдвиг - от присутствия представителей пришлых этнических меньшинств к их структурированию, формированию общин, с их институтами, активистами, поиском ниши, выдвижением коллективных (или от имени коллектива) целей.
Интенсивное формирование нового элемента в этнической, культурной, экономической жизни современной России создает массовую потребность в том, чтобы его называть, описывать, понимать, иметь с ним дело. Появляется необходимость выхода за круг привычных терминов и понятий. Это тем более важно, что сняты табу на публичное обсуждение национальных проблем; возникли общественные институты, для которых такое обсуждение стало важнейшим профессиональным занятием.
Национальные проблемы превратились в предмет открытой государственной политики, что означает, помимо всего прочего, появление заметного слоя чиновников, которым поручено управлять национальными отношениями и которые находятся в лихорадочном поиске объекта управления. И этот объект должен быть, прежде всего, назван, введен в речевую практику, в терминологию и стилистику бюрократического делопроизводства. Процесс идет стихийно: у чиновников нет времени, привычки, да и особого желания читать научную литературу и вникать в тонкости терминологических споров. Поэтому идет в ход все - всплывшая в памяти лексика прошлых эпох ("националы", даже иногда - "нацмены"); обыденная речь ("черные", "азеры" и пр.); научные термины, пришедшие через третьи руки - от журналистов, профессиональных аналитиков. В последнем случае содержание терминов, их смысловое наполнение могло испытывать самые причудливые трансформации.
Термин "диаспора" - как раз из этого ряда. Он стал широко использоваться в последнее время, причем без объяснений и толкований, как общеизвестный и общепонятный. В отличие от профессиональных жаргонизмов (типа "националы"), слово видится принадлежащим к "высокому стилю": солидный научный термин, может широко использоваться публично, вполне корректен, его употребление выгодно подчеркивает эрудицию автора. Однако, когда это делается без учета заложенных в нем исторических смыслов, он становится неким клише, даже ярлыком. Нередко так теперь называют (и таким образом вычленяют и объединяют) всех, кого считают представителями неких национальных групп, живущих вне пределов соответствующих государств или "национальных очагов". Подразумевается не просто конгломерат людей, а некий социальный организм, к которому принадлежат по факту этнической принадлежности. Последняя также оценивается как природная данность.
Такая "диаспора" многим видится организованным сообществом, корпорацией, иногда даже официально оформленной структурой, с взаимными обязательствами и документированным членством. Термину пытаются придать даже правовое содержание. Таким образом, под диаспорой стихийно понимается нечто вроде сословия или крепко спаянной общины.
Приведу в качестве примера статью начальника курса юридического факультета Восточно-Сибирского института МВД России (Иркутск) Н. В. Кизимова. Характерно уже название: "Формирование национальных диаспор как организованных общественных групп". В чем-то работа уникальна по ясности и простоте сформулированных позиций, по тому, как в ней вербализованы типичные и массовые представления о проблеме.
Констатируется, что "...в связи с распадом Советского Союза и экономическими проблемами в отдельных регионах, происходит внешняя и внутренняя миграция большого количества населения различных народов нашей страны... Процесс переселения остановить невозможно, поэтому целесообразно упорядочить его". Последнее необходимо для поддержания межнационального мира и предотвращения криминализации национальных меньшинств. Это проблема безопасности, а "обеспечение безопасности является главной задачей всех силовых структур". "Государственным структурам сложно контролировать прибытие представителей различных национальностей в другие регионы". Для облегчения этой работы автор предлагает объединить "представителей этнических меньшинств вне мест их компактного проживания" в организации, которые он и называет диаспорами. Точнее, процесс организации происходит стихийно, а потому бесконтрольно, кроме того, он неизбежно связан с криминалом. Государству, в лице правоохранительных органов, необходимо взять его под свой контроль и самому создавать "диаспоры".
Это должны быть структуры с фиксированным членством, соответствующими личными документами, фактически назначенными властями лидерами (начальниками); внутренними налогами и сборами; коллективной ответственностью (в том числе правом и обязанностью отвечать за благонадежность своих членов перед властями, выдавать соответствующие документы, высылать за свой счет неблагонадежных). "Хорошую профилактическую работу... могут проводить организованные диаспоры, которые будут осуществлять контроль за прибытием представителей своей национальности. Для этого параллельно с ПВС вести регистрацию приезжающих и иметь свой банк информации. Совместно с УВД проверять информацию по гражданам криминальной направленности". "Лидер диаспоры должен не только отвечать за действия представителей своей национальности, но и иметь права в работе с местными властями".
Принципиально важно то, что участие в "диаспоре" видится в данной схеме не как результат добровольного выбора, самоорганизации, а как следствие изначальной принадлежности мигранта к этнической группе. Таким образом, человек по факту врожденной этничности приписывается государством к группе, которая несет за него коллективную ответственность и обладает юридически зафиксированными правами и обязанностями перед государством, вплоть до выполнения чисто полицейских функций.
Такая вот мечта о сословно организованном обществе.
Подобный примордиалистский дискурс особенно свойственен для чиновников и журналистов, пытающихся описать или объяснить феномен полиэтничности общества. При этом чиновники стремятся еще и "управлять процессом".
Весьма характерно распространенное в этой среде словосочетание: "в нашем городе проживает столько-то национальностей". Понятно, что оно появилось без особой рефлексии, стихийно. Но вот то обстоятельство, что сочетание слов "национальности живут" не режет слух, воспринимается как нормальное и естественное, говорит о многом. С некоторым удивлением я нашел в брошюре, изданной Гильдией журналистов и специалистов по связям с общественностью, слова о том, что "на Кубани проживает несколько десятков национальностей". Значит, такое выражение кажется естественным, не режет слух и людям, профессионально чутким к слову. Оно входит уже и в официальную практику, можно сказать, кодифицируется. Так, в "Распоряжении Правительства Республики Бурятия" говорится: "В Республике Бурятия проживает свыше ста национальностей". "Национальность" видится здесь как некое тело, живой организм.
В иркутских газетах распространены такие заголовки статей: "Азербайджанская диаспора зовет к объединению всех народов" (речь идет о заявлении Азербайджанского национально-культурного общества "Бирлик"); "Силовики договариваются с диаспорами" (заметка о встрече чиновников правоохранительных органов с лидерами национально-культурных обществ, называемых здесь диаспорами). Это типично для всей страны - и начальник отдела по межнациональным отношениям МОБ ГУВД Краснодарского края, полковник милиции, подробно рассказывает на пресс-конференции о том, что "работа ведется большая, мы встречаемся со всеми диаспорами".
В рамках подобной логики одним словом "диаспора" называется и механическая совокупность лиц, относящих себя (или относимых другими) к некой этнической группе, и возможные связи и отношения между этими людьми на этнической основе, и их формальные объединения. Когда одно слово обслуживает такие несовпадающие явления, причем обслуживает их в сознании и речи одного человека, то это может вести (и, видимо, ведет) к их отождествлению. Можно предположить и обратную логику: когда в сознании человека перечисленные явления - действительно одно и то же, требуется лишь некое слово для называния этого единого феномена.
При попытках понять и объяснить проблему и тем более регулировать неизбежные конфликты, в которых участвуют представители различных этнических групп, такой подход (особенно представления о коллективной ответственности) может радикально дестабилизировать ситуацию и вывести напряженность на новый, более высокий уровень.
Ярко иллюстрирует этот тезис недавний эпизод из жизни современного Иркутска. Комментируя покушение на крупного бизнесмена-азербайджанца, заместитель начальника УВД области сказал: "Мы предполагаем, что заказчиками и исполнителями данного преступления были азербайджанцы. Дело в том, что давно эта диаспора раскололась на две почти равные группировки: одна из них ориентируется на чеченскую преступную группировку, вторая тяготеет к славянской". Здесь даже особого комментария не требуется. Из всего текста интервью видно, что высокопоставленный чиновник ведет речь о борьбе за лидерство в национально-культурном обществе, об экономической конкуренции, о связи всего этого с криминалом и о криминальных формах борьбы - однако употреблением термина "диаспора" фактически обвиняет в причастности к организованной преступности всех азербайджанцев региона. Слово "диаспора" стало здесь и синонимом "преступной группировки". Естественно, что данное заявление вызвало резкий протест лидеров национально-культурного общества.
В свою очередь, в кругах активистов таких обществ постоянно возникают проекты придания своим организациям квазигосударственных функций. От властей требуют предоставления права выступать от имени "диаспоры" как единого тела и обладать властными полномочиями над его членами. Широко распространена, например, идея выдавать приезжим соотечественникам некие справки о благонадежности, без которых нельзя получить место на рынке. Просят иногда и права, и обязанности депортировать "провинившихся" и т. д. Так, созданное в
Прямое следствие описываемой ситуации - термин "диаспора" начинает приобретать оценочный характер. Поэтому не случайно довольно широко распространенное нежелание самоидентификации в категориях диаспоры, восприятие его с отрицательной коннотацией. Статья в московской газете "Меджлис" так и озаглавлена: "Не называйте нас диаспорами". Ее пафос сконцентрирован в последнем абзаце: "Неправильное употребление слова "диаспора" не так безобидно, как это кажется на первый взгляд. Люди, не знающие истории страны, а их, к сожалению, немало, не могут к тому же разобраться в роли и месте коренных народов в нашем сообществе. У последних слово "диаспора" создает чувство неполноценности, ущербное ощущение "пришельцев" в инонациональной и иноконфессиональной среде. А это недопустимо со всех точек зрения, в первую очередь - с позиции сохранения мира, стабильности и благополучия в обществе, целостности и единства страны".
В то же время наблюдается и прямо противоположная тенденция - самоидентификация в категориях диаспоры. Достаточно открыть, например, газету Федеральной национально-культурной автономии азербайджанцев России "Азеррос. Азербайджанцы России", издающуюся в Москве, как станет видно, что именно так смотрят на себя издатели газеты, ее авторский коллектив, лидеры федерации. В одном из своих документов Совет ФНКА "Азеррос" "...заявляет о всемерной поддержке усилий, направленных на сплочение азербайджанской диаспоры во имя общенациональных интересов народа, где бы ни жили его представители".
Выше речь шла о слове "диаспора" в роли научного термина или взятого из общественно-политического оборота и обыденной речи. Но есть и примеры того, как оно входит в практику юридического нормотворчества. Один пример: "диаспора" присутствует в качестве важной категории в документе: "Концепция национальной политики Республики Бурятия. Одобрена Постановлением Правительства Республики Бурятия 29.09.1997 № 336". Чрезвычайно важен и контекст его употребления. В соответствии с текстом население республики делится на ряд "народов", "коренных малочисленных народов", "этноконфессиональных групп", "этнокультурных групп", "диаспор", причем выстраивается некая иерархия этнических статусов (государственнообразующий бурятский народ; буряты, русские и эвенки как "основа многонационального народа Бурятии"; диаспоры, "проживающие на территории Бурятии").
Термины живут своей жизнью, и не надо питать иллюзий, что мы можем полностью управлять этим процессом. Люди сталкиваются с новым явлением или по новому осмысливают старое, пытаются вписать их в прежний социальный опыт, ищут и находят для этого слова. Иногда в данной роли выступают старые слова и термины, неожиданно приобретающие новые смыслы, часто довольно причудливые. Бороться с этим невозможно, скорее всего - и не нужно. А вот фиксировать и анализировать происходящее необходимо.
Стремительная экспансия термина "диаспора" может свидетельствовать о неких важных социальных переменах. Это сигнал для исследователей. Через конкретику применения термина мы можем многое понять в характере и направленности социальных сдвигов.
Стоит подумать и о судьбе термина. При подобном развитии событий он рискует превратиться в ярлык, клише, предмет и инструмент идеологического манипулирования. Он может стать одиозным, идеологически или ценностно неприемлемым для кого-то; возможно, даже оскорбительным. Из-за такой перегрузки возможна потеря эвристического значения термина, что поставит под вопрос его применение в качестве научного. Такую судьбу без всякого сожаления предсказывает ему В. Тишков.
В отличие от него, мне этот термин жалко. Мне кажется, что в нем заложен большой исследовательский потенциал. Конечно, он может и не реализоваться в научной практике, особенно если перед термином будут поставлены преимущественно классификационные задачи в ущерб инструментальным. Катастрофы не произойдет - придут другие понятия, по иному будут сформулированы научные гипотезы. Проблема только в том, что сам объект останется, пусть даже радикально видоизменившись. У него есть прошлое - и изучать его без исторически сложившихся терминов и понятий будет сложно. Неизбежны, таким образом, и исследовательские потери.
Но есть и другой аспект проблемы - через новые слова или новые смыслы старых слов может формироваться новая реальность, новые социальные связи и отношения. Вот почему расширяющееся применение термина "диаспора" в социально-политической практике, чрезвычайно свободная его трактовка вкупе с широко распространенным общинно-сословным пониманием природы человека и общества может чрезвычайно осложнить и без того непростые межнациональные отношения.
Такая ситуация - вызов научной практике и профессиональному сообществу. Нам не уйти от вопроса о соотношении наших внутренних споров и реакции на них за пределами кабинетов и аудиторий. Увы, такой отклик может оказаться неожиданным, иррациональным и даже пугающим...
Статья была опубликована ранее в журнале “Диаспоры”
фото Андрея Курдюмова