Радость и боль России. Вадим Деменьтьев
2004-07-02
В недавние времена, когда были популярны лозунги независимости и суверенитета, Расул Гамзатов остроумно пошутил: «Я потерял независимость, когда сорок лет назад женился на Патимат, и об этом с тех пор не жалею».
В каждой шутке, как говорится, имеется доля истины. И в словах поэта содержится намек на нынешнее положение народов Северного Кавказа: «женившись» на России, войдя в ее состав, большинство горцев об этом не жалеют и даже не вспоминают, когда и как это произошло. Более того, если прислушаться к мудрому слову в форме притчи или неожиданной метафоры, которое всегда на Кавказе по-особому ценилось, то выясняется, что у сторонников разумного подхода к сложным политическим и межнациональным проблемам в запасе куда больше метких выражений и афористических фраз, чем у доморощенных сепаратистов с их националистической трескотней. Даже лингвистический анализ проблемы вполне объективно показывает, на чьей стороне исторический народный выбор. Ну кто из рьяных националистов смог бы придумать формулу, которую в наше время любят повторять в горах: «Северный Кавказ добровольно не входил в состав России, но он добровольно из нее и не выйдет»?!
Конечно, если исходить из строго научного знания, то взаимоотношения наших народов куда сложнее (многие национальности Северного Кавказа как раз добровольно вошли в состав России). Но зачастую народная философия и психология определяют для себя самое существенное, земное, и всей своей длительной исторической эволюцией «пробиваются» именно к такому смыслу существования – к осознанному выбору жизни.
Безудержная вспыльчивость, анархические наклонности, «дикая вольность», как определял А. С. Пушкин, в кавказском характере всегда соседствовали с прагматизмом поступков, осторожностью в действиях, хитростью в делах. Кавказец умеет проявлять свои природные качества и таланты в двух, казалось бы, антагонистических ипостасях – в отчаянной храбрости воина и в меркантильной рассудительности торговца. Крайности – скажете вы, но и в славянском характере немало черт, родственных горцам: мужество и удальство, трудолюбие и верность семье, природная сметка и крестьянская хитрость. Мы близки, как традиционные народы, консервативные по своим взглядам на жизнь.
Помнится, лет тридцать назад, впервые приехав в высокогорный аул, а это было лакское селение Балхар, типичное для кавказского пейзажа горное гнездо с рукотворными сотами каменных домов, меня поразила природная мужественность и земная органичность местной жизни. Внешняя ее сторона даже устрашала: кругом нависали голые скалы, под ногами клубились туманами глубокие пропасти; человек в этом мире «общался» только с камнем, и был, казалось, сам вытесан из грубых горных пород. Но пожив среди лакцев, многие из которых даже не знали русского языка, я ощутил на себе такое доброжелательное гостеприимство, трогательную заботу и прямо-таки родственное участие, что был просто сражен контрастом между окружающей суровостью природы, аскетизмом бытовой жизни и теплотой, и дружелюбием народного характера.
«Что тебе сказал Балхар?» – умно спросил меня в Махачкале народный лакский поэт Юсуп Хаппалаев. Что мне было ему ответить? Балхар мне сказал очень многое.
Не могла не восхитить приверженность кавказцев к родной земле. Да и к земле ли?! Какой толк от крошечных огородиков с десятком кукурузных стеблей? К чему эти длинные террасы на склонах гор с плодородной землей, которую нужно было наносить в корзинах с далеких равнин? Тяжелейший труд! Но это – пропитание на черный день, и к трудностям готов, на генетическом уровне, каждый кавказец.
Убогость жизни только кажущаяся. Все продумано, все пущено в дело, и не просто с сугубой целесообразностью, но и с чувством красоты, с эстетическим любованием. Повсюду царствующий камень пригоден лишь для строительства домов, но с любовью отделаны водостоки, красиво размещены на фасадах окна, балконы, двери. Нет ни одного похожего дома, узкие, петляющие улочки создают особое ощущение уюта и традиционной планировки.
Не случайно аул Балхар является центром производства гончарной посуды и детских глиняных игрушек, известным промыслом. Красота здесь органична, она рождена самой жизнью, как бы вышла из нее, отвечая потребностям народа, выражая его сущность. И это воспринимается как чудо!
Только для путешественника с равнинной России горы – это величественный камень, для горца же скалы и кручи, пропасти и перевалы – самое надежное укрытие от врагов. Здесь наглядно видишь и понимаешь, в каких условиях физического выживания пребывал народ, если он вынужден был так хорониться от недругов. И в полной мере осознаешь, что у горских народов оставалась только одна надежда на сильную и справедливую помощь со стороны, без которой многие из них просто не выжили бы в своей многотрудной и многострадальной истории.
Все это мне сказал лакский аул Балхар.
Чтобы не ошибиться!
К сожалению, сегодня русско-кавказские отношения в обыденном сознании зачастую воспринимаются через призму противостояния. Но ведь еще совсем недавно наши сограждане считали кавказские горы райским уголком природы, чудесным заповедником России, местом отдыха и туризма, где единственным конфликтом был спор: чей шашлык или коньяк вкуснее и крепче.
С недавних пор заговорили чуть ли не о 400-летней борьбе кавказцев с Россией за свою свободу и независимость (даже Президент Российской Федерации, подписывая соглашения с Масхадовым, озвучил эту нелепую, непонятно откуда взявшуюся дату). Лишний раз приходится наблюдать, как плохо мы знаем отечественную историю, как мы «ленивы и нелюбопытны» в этих вопросах, которые сегодня напрямую касаются жизненных основ каждой российской семьи.
Парадокс, но в море свободной информации, на перекрестке всевозможных мнений крайне трудно получить элементарные сведения об истории русско-кавказских отношений. Электронные СМИ, которые всецело владеют вниманием общества, поверхностно освещают историческое прошлое народов, признают только конфликтные ситуации, для них вся жизнь Северного Кавказа сводится либо к терактам, либо к природным катастрофам. О том же пишут и газеты. Крайне мало издается и доступной популярной литературы. Вакуум незнания заполняется разного рода домыслами и некомпетентными прогнозами, экстремистскими взглядами и конфронтационными суждениями.
Эскалация насилия и вражды ширится, задействованы уже все факторы: и экономические, и национальные, и религиозные, и исторические. Порочный круг очень трудно разорвать, ибо все в нем взаимосвязано. Экономическая отсталость (республики Северного Кавказа глубоко дотационны) ведет к конфликтным противоречиям в социальной сфере – безработице и низкому уровню жизни. Последние толкают население к отчаянным протестам и поискам виновников своего тяжелого положения, среди которых национальный фактор – самый удобный, он на поверхности (здесь не обязательно искать врагов только среди русских, как раз это наблюдается в меньшей степени, кроме Чечни). То враждуют между собой, то мирятся осетины и ингуши, балкарцы и кабардинцы, черкесы и карачаевцы. И все вместе ненавидят чеченцев.
Нет единства и в русском обществе по кавказскому вопросу, даже среди властителей дум. А.И.Солженицын рассказывал, что по приезду в Россию он заявил Ельцину, что надо уходить с Кавказа, «все – граница по Тереку!», но потом признался в глубокой ошибочности своего взгляда.
Также видится неверным сведение всех нынешних драматических коллизий в Чечне к терроризму, да еще международному. Террор, как известно, следствие глубинных явлений, а отнюдь не их причина. Это вообще больше пропагандистский термин в больном обществе, а не здравое рассуждение о том, какие меры нужно принимать для правильного лечения.
Все эти легковесные суждения и определения в немалой степени проистекают от элементарного незнания истории, прошлого наших народов. Простых решений с учетом генезиса русско-кавказских связей вообще не может быть. Только постепенно, только эволюционно, действуя в нужном государственном направлении, можно добиться положительного результата.
Мне приходилось не раз знакомиться с образчиками ичкерийской пропаганды. В книгах и брошюрах, в журналах и газетах большими тиражами и почти всегда на русском языке сеялся обильный урожай ненависти к России. Много там лживого, примитивного и глупого. Тридцать лет занимаясь межнациональными связями культур, я для себя почти ничего полезного не почерпнул из этих изданий, кроме удивления перед психологическим феноменом: как же можно так извратить и ложно препарировать доступные всем факты и события.
В частности, я даже с интересом прочитал книгу Зелимхана Яндарбиева, тогдашнего вице-президента Ичкерии, «Чечения: путь к свободе» (откуда взялась эта «Чечения» – не знаю, в пику, что ли, русскому названию Чечни?). Яндарбиева я до этого знал по своей издательской и литературно-критической деятельности в качестве слабого чеченского поэта. И вот, что мне показалось чуть ли не забавным: вся система русофобских доказательств строилась у автора на цитатах из… русской классики. То есть выпускник московского Литературного института показывал через творчество Пушкина, Лермонтова, Толстого, какие плохие эти русские, как они не любили кавказцев, особенно чеченцев.
Вот на таком доморощенном уровне строились «научные» доводы главного идеолога «ичкерийской революции» и его соратников. Ну, хотя бы один пример из собственной истории, факт прошлого (а они безусловно в судьбе каждого народа имеются), но зачем их «осмыслять», когда есть под рукой хрестоматийные примеры, которые можно подогнать под собственные заранее приготовленные схемы? Расул Гамзатов на все эти бредни хорошо ответил: «Нас, горцев, завоевал не Ермолов, нас завоевали Пушкин и Лермонтов».
Для ичкерийской элиты выпущено другое издание – роскошно оформленная книга «Знаменитые чеченцы» (она планировалась в нескольких томах, но я читал только первый). Автор, московский чеченец, преподаватель столичного вуза, собрал биографии своих известных земляков. В первом томе – из прошлого. Во втором – современников. Но жесткая тенденция чувствуется сразу. Если, кто не догадался, о каких героях предполагался второй том, то подскажу – о полевых командирах Басаеве, Радуеве и прочих «знаменитых чеченцах».
Но и в первом томе, наряду с портретами таких замечательных людей, как танцор Махмуд Эсамбаев и поэтесса Раиса Ахматова (которую я хорошо знал как руководителя Союза писателей Чечено-Ингушской АССР), нашлось место самым настоящим бандитам. Воспевается, к примеру, некий «последний абрек Чечни», погибший в начале 70-х годов. Скрываясь три десятилетия в горах, он самолично убил более пятидесяти ни в чем не повинных сограждан, в основном, чеченцев. Такой вот «достойный» пример для подражания, с восторгом и с трогательной нежностью в деталях описанный московским профессором.
Противостоять печатной агрессии может каждый из нас. В середине 90-х годов, когда всех сотрясала первая чеченская война, автор этих строк по замыслу Расула Гамзатова выпустил библиотеку поэтов Чечни, начиная с «Чеченских народных песен» и заканчивая молодыми поэтами республики. Не только силою оружия мы в очередной раз «усмиряли» горцев, но и поддержкой самых талантливых и честных из них в тяжелую минуту, помогая им по-российски бескорыстно и с верой, что «все минется, а правда останется».
...а правда осталась
Первый русский летописец Нестор, определяя границы древнерусских земель, крайней точкой на юге называет Тмутаракань, нынешнюю Тамань, расположенную по соседству с Северным Кавказом, а на севере – Белоозеро, населенное угро-финскими племенами. С тех пор, кстати, жива пословица о Тмутаракани, как о далеком-далеке, куда иногда человек попадает.
Южное тмутараканьское княжество было пожаловано в 988 году Мстиславу Удалому (Храброму). Само прозвище его о многом говорит. Ставший после смерти отца, киевского князя Владимира Святославича, разгромившего в 965 году Хазарский каганат, владетелем юго-восточной части Руси, он обустраивал этот край политически и экономически. Заключал союзы с Дербентом, крупнейшим тогда городом-крепостью на всем Кавказе, дружил с народами Дагестана, вместе с ними воевал против персидских войск, ходил походами в Закавказье. Мстислав Владимирович распространял среди горских язычников христианство, проводил умную и гибкую политику с мусульманами.
В те времена роднились не только народы, но и царственные, и княжеские дома. Сын Владимира Мономаха Ярополк был женат на Елене – дочери осетинского князя Сварна. Всеволод Георгиевич, брат великого князя владимирского Андрея Боголюбского, женился на осетинке Марии, сестра которой была замужем за сыном великого князя киевского Мстислава.
Русско-кавказские союзы складывались в то время, когда Древняя Русь и христианские страны Закавказья переживали недолгий период благополучия и мира. Они и тянулись друг к другу, чувствуя, что без взаимной поддержки в окружении врагов обречены на гибель. «С VI столетия, – пишет дореволюционный историк М. Литвинов, – история единоверных нам царств есть история непрерывных неприятельских вторжений, кровопролитий, пленений и опустошений. Особенно опустошительные нашествия были: в 626 году – хазар, в 731 году – арабов, в 1226 году, вскоре, после нашествия Чингисхана, страшное нападение султана Джалаль-Эддина, вырезавшего все население пройденных им областей; в 1388 году – Тимура, когда по выражению армянского историка, «без числа и счета» побив жителей, завоеватель во всей Грузии не оставил камня на камне; в 1616 году – шаха Аббаса, выведшего одних пленных свыше 100 000 человек. Только редкие периоды составляют исключение. К таким эпохам следует отнести царствование грузинской царицы Тамары (1184–1212 гг.), которая находилась в браке с русским князем Георгием, сыном Андрея Боголюбского, составляющее блистательнейшую страницу в истории Грузии».
Не меньшие бедствия испытывали и народы Северного Кавказа: то под властью персов, то под игом турок, то в результате собственных раздоров. Страшную память о себе оставили на Кавказе четыре похода золотоордынского хана Тимура, планомерно уничтожавшего предков нынешних народов, живущих в Дагестане, Чечне, Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии. К концу XIV века резко сократилось горское население, исчез ряд городов, аулов и крепостей, пришло в окончательный упадок народное хозяйство.
В Русском государстве и на Кавказе крепло убеждение, что если плохо одной стороне, то еще хуже будет другой, что только объединение может остановить внешних врагов, только союз народов реально избавит от внутренних кровопролитий и межнациональных усобиц. Еще при Мстиславе Удалом была сформулирована русская политическая стратегия на Кавказе: с друзьями и соседями жить в согласии, бескорыстно им помогать, а врагов принуждать к миру силой оружия.
По мере укрепления России после татаро-монгольского ига вызревало и понимание исторической миссии России на Кавказе. Такую долгосрочную политику очень хорошо выразил философ Георгий Федотов: «Большинство народов, населяющих Россию, как островки в русском море, не могут существовать отдельно от нее; другие, отделившись, неминуемо погибнут, поглощенные соседями. Там, где, как на Кавказе, живут десятки племен, раздираемых взаимной враждой, только справедливая рука суперарбитра может предотвратить кровавый взрыв, в котором неминуемо погибнут все ростки новой национальной жизни». О том же писал великий русский историк С. М. Соловьев: «Интересы трех больших государств России, Турции и Персии сталкивались на перешейке между Черным и Каспийским морями среди варварского, раздробленного, порозненного в вере народонаселения, части которого находились в постоянной борьбе друг с другом».
С укреплением Русского централизованного государства в XV–XVI вв. возобновились прерванные связи. Послы горских народов просят взять их под царскую опеку. Раздробленный Кавказ не в состоянии был один бороться с вторжениями орд крымских ханов, турецких войск и персидских захватчиков. Окрепшая Россия вновь принимает в свой состав кавказские народы.
В 1552 году добровольно присоединились к России ногайцы.
Тогда же кабардинцы направили в Москву послов с просьбой, чтобы русский государь «вступился за них, а их с землями взял к себе».
В 1557 году добровольно вступили в российское подданство черкесы.
В то же время с просьбой к России о принятии в подданство и о защите от врагов «со всех сторон» обратились дагестанские послы.
Тогда же признали власть царя абазины.
Почти весь Северный Кавказ добровольно вошел в состав Русского государства. Выбор был необратим. «На живот и на смерть», как писали в древности, скрепляя прикладными печатями государственные грамоты.
Дружеские отношения вновь подчеркивались династическими браками. В 1560 году царь Иоанн Васильевич Грозный берет в супружество Марию, дочь Темрюка, князя Черкесского, а сам род Черкесских (Черкасских) начинает играть большую политическую роль в жизни Русского государства. Кабардинский князь Дмитрий Мамстрюкович, внук Темрюка, являлся даже одним из кандидатов от земщины на царский трон в 1613 году.
Но с петровских времен снова осложняется ситуация на Кавказе. Начинаются непрерывные войны турок с персами, от которых страдают Грузия и Армения. «Внутренние раздоры усиливаются, – писал историк М. Литвинов. – Тифлис переходит из рук в руки. Грузия опять в
Обустройство государств за Большим Кавказским хребтом не преследовало своей целью увеличение территории или насильственное присоединение народов к России. Из Москвы протягивалась рука помощи. Император Александр I c такими словами обращался к кавказским народам: «Не для приращивания сил, не для корысти, не для распространения пределов и так уже обширнейшей в свете империи приемлем мы на себя бремя управления, а для того, чтобы утвердить правосудие, личную и имущественную безопасность и дать каждому защиту закона».
Читатели могут спросить: а как же знаменитая кавказская война XIX века? Почему и за что воевали русские солдаты в горах несколько десятилетий? Но прежде чем подробнее остановиться на тех драматических событиях, посмотрим на культурные и духовные связи наших народов.
Что нас связывает
Ясские горы – так называли русские Большой Кавказский хребет. Славянские купеческие караваны отмечены в этих местах в самые древние времена. А кавказские купцы, продвигавшиеся по великому пути из варягов в греки, были известны в русских землях. Происходил обмен культурными ценностями, произведениями ремесленников, шло взаимное узнавание традиций и обычаев.
Уже не раз упомянутый Мстислав Удалой построил первый православный храм на Северном Кавказе. В те же времена в горах Карачая была воздвигнута другая церковь – так называемый Сентинский храм. Большое значение для русского искусства имели духовные связи с Закавказьем – Грузией и Арменией, которые приняли христианство намного раньше Древней Руси. «Влияние грузино-армянского искусства, – пишет академик Б. Д. Греков, – отразилось в строительстве в Ростово-Суздальской области (Дмитриевский собор во Владимире)».
Исследователь церковных памятников Кавказа Д. З. Бакрадзе добавляет, что «в те времена русские появлялись, конечно, и в самой Грузии, ибо при осмотре мною древних храмов я находил на стенах некоторых из них надписи, вырезанные славянским алфавитом». К сожалению, татаро-монгольское иго, принесшее русскому и кавказским народам немало тяжелейших бедствий, прервало на несколько столетий это сотрудничество.
С начала XVII века наши связи вновь налаживаются, приобретая широкий народный характер, доминирующий в духовной и бытовой культуре. Современная ставропольская исследовательница Т. П. Казначеева констатирует: «На Терек, как в безопасное убежище, бежали не только русские люди, но и кабардинцы, чеченцы, кумыки, ногайцы, закубанские черкесы… Трудовые люди – русские и горцы – жили в дружбе и в таких естественных условиях ассимилировали культуры друг друга, обогащаясь духовно и получая большую практическую пользу». Что касается практики, то переселенцы внимательно присматривались к горским орудиям земледелия, а горцы – к русским. На плодородной терской целине, в результате, применялись, в зависимости от условий землепользования, сразу три плуга: русский – для плоских полей, малороссийский – для подъема пустошей и кавказский, так называемый «сабан» – для всех видов работ.
Историк чеченского народа Умалат Лаудаев, живший и писавший в XIX веке, рассказывает и о дальнейшем сотрудничестве народов друг с другом: «Основав на плоскости аулы, чеченцы тотчас воспользовались выгодами, которые могли извлечь от земли своей; подражая русским, они заменяют горные сохи плугами, производят правильное хлебопашество и по этой отрасли промышленности превосходят прочие племена окружных стран. Такие успехи поставили плоскостных чеченцев выше их горных братьев; перенимая от соседей все лучшее и полезное, они усовершенствовались в нравах, обычаях и общежитии».
Подобных исторических свидетельств опубликовано немало, но, конечно, наивысший расцвет, если говорить о времени до 1917 года, русско-кавказские культурные, духовные и бытовые связи получили в XIX веке. Исторический парадокс: именно военные действия на Северном Кавказе окончательно сроднили наши народы. Никакие Яндарбиевы и прочие новоявленные «историки» не могут опровергнуть удивительный факт – в те времена сложилась своеобразная, российская общность кавказцев, а, в свою очередь, обычаи гор, их культура, даже одежда и пища стали очень популярны среди русских, перенявших у кавказцев немало полезного. Произошло взаимное проникновение двух этнических систем в экстремальных условиях. Война кончилась не пленением Шамиля, а взаимным «пленением» разных народов, понявших, что им нечего делить, что каждая сторона имеет свою правду, которую нужно ценить и уважать. «Хаджи-Мурат, – читаем в повести Льва Толстого, – ответил улыбкой на улыбку, и улыбка эта поразила Полторацкого своим детским добродушием. Полторацкий никак не ожидал видеть таким этого страшного горца. Он ожидал мрачного, сухого, чуждого человека, а перед ним был самый простой человек, улыбающийся такой доброй улыбкой, что он казался давно знакомым приятелем».
Эти взаимную радость узнавания мы чувствуем, когда вместе с А. С. Пушкиным открываем журнал «Современник» за 1836 год с отрывком из повести черкеса Султана Казы-Гирея «Долина Ажитугай» и восклицаем: «Вот явление неожиданное в русской литературе! Сын полудикого Кавказа становится в ряды наших писателей; черкес изъясняется на русском языке свободно, сильно и живописно».
Такую улыбку мы видим у Льва Толстого в его письме к Афанасию Фету: «Читал я в это время книги, о которых никто понятия не имеет, но которыми я упивался. Это сборник сведений о кавказских горцах, изданный в Тифлисе. Там предания и поэзия горцев и сокровища поэтические необычайные».
Вряд ли стоит повторять хрестоматийные строки о Кавказе, как о «сладкой песне отчизны моей», принадлежащие перу Лермонтова, Полежаева, Бунина, Брюсова. Кавказская тематика доминировала и в других видах искусства России. «Неповторимо прекрасны у Глинки образы Востока: достаточно напомнить партию Ратмира в «Руслане», колоритные танцы в волшебных садах Черномора, включая знаменитую лезгинку. Здесь рождалась одна из самых поэтичных традиций русского искусства – «русская музыка о Востоке», запечатлевшая чувство романтического восхищения темпераментным и пленительным искусством Кавказа. Ей отдали дань и Балакирев, и Рубинштейн, и Мусоргский, и Бородин, и Римский-Корсаков, и Глазунов, и Рахманинов» (Георгий Свиридов).
Казалось бы, такая культурная кавказиада, отражающая «романтическое восхищение», могла стать популярной, но только не в условиях военных действий, когда на полях сражений гибли тысячи людей. Причем гибли и сами авторы, как, например, А. Бестужев-Марлинский, с чьей легкой руки тема Кавказа вошла в моду в русском обществе. Безжалостный характер военных баталий, тем не менее, не заслонял определенного сочувствия большей части романистов и поэтов к простым горцам, интереса к их повседневной жизни. Но никто из воевавших в горах не сомневался в том, что мы, то есть Россия, должны здесь остаться.
Большинство кавказцев, особенно грузин, армян, осетин и кабардинцев, были на стороне России, помогали ей, чем могли, некоторые из них даже командовали русскими войсками (пушкинский эпитет «явился пылкий Цицианов» будет понятен, если мы узнаем, что выдающийся полководец был по национальности грузин). Россияне «замиряли» Северный Кавказ – именно такая объективная формула сложилась о той многолетней войне.
Превратное впечатление о кавказском конфликте, которое немало вредит современной исторической памяти, может быть развеяно не только классической русской литературой, но и многочисленными примерами, когда россияне на Кавказе не столько разрушали, сколько строили, «цивилизовывали» этот благодатный край.
В 1844 году наместничество на Кавказе переходит к генерал-фельдмаршалу князю М.С.Воронцову. Это его наградил необъективной эпиграммой Пушкин, но мы должны прежде всего помнить другое: Воронцов был выдающимся государственным деятелем. Один из его современников так писал о его подвижничестве в сравнении с другим великим человеком – имамом Шамилем: «Кавказ того времени дал двух великанов. Дикая мощь и неустрашимая отвага горных племен выдвинули имама Чечни и Дагестана – Шамиля; Россия поставила сюда еще более величавую фигуру цивилизатора и устроителя края М.С.Воронцова. Между ними двумя была целая бездна, но на рубежах ее они пристально всматривались друг в друга, изучали взаимно один другого и если боролись неравными средствами, то обладали почти одинаковым гением.
Неизвестно, что бы один, если бы обстоятельства ему благоприятствовали, сделал из разрозненных кланов, развеянных по горным углам, но мы хорошо знаем, что создал другой из царства руин, пожарищ, опустелых деревень, одичавших полей, куда он явился могучим волшебником, чтобы передать преемнику цветущие города, край, закипевший благородною работою, пышно поднявшуюся производительность». При Воронцове в Тифлисе открываются первый театр, женское училище и публичная библиотека, учреждаются школы и гимназии, развиваются и упорядочиваются торговля и промышленность, вводятся новые дешевые тарифы для черноморских портов, начинает выходить одна из лучших общероссийских газет, издаются многочисленные книги, посвященные кавказским народам.
На пепелищах, оставшихся после персидского нашествия, поднимаются первые фабрики, конские заводы, строятся целые кварталы домов в Тифлисе, мосты через Куру. По инициативе Воронцова даются первые театральные представления на грузинском языке, в Тифлис выписывается итальянская оперная труппа.
Политика М. С. Воронцова опиралась на продуманную стратегию России на Кавказе. Целью ее была помощь в становлении и укреплении государственности наиболее крупных народов, развитие их цивилизованных основ жизни. Российские наместники постепенно, начиная с 20-х годов, отменили на Кавказе крепостничество, введенное местными правителями, дали полную свободу зависимым сословиям. Для горцев служить в русской армии почиталось за высокую честь. С начала XIX века были созданы кавказские полки и эскадроны, а личный конвой русских императоров, то есть парадная охрана, состоял преимущественно из кабардинцев.
Успехи России на Кавказе не вызывали, мягко говоря, радости в некоторых европейских столицах. С Крымской войной Англия связывала план создания Черкесского государства под протекторатом Англии и Турции. А Грузию предполагалось «расчленить наподобие дунайских княжеств».
Во втором томе «Кавказского сборника», вышедшего в Тифлисе в 1877 году, напечатаны «Воспоминания 1855 года майора Осман-бея», посвященные контрразведывательным операциям России на Кавказе. В них приводятся фамилии европейских агентов, которые работали против России. Это и венгерский подданный Бания (он же Мехемед-бей), и англичанин Лонгворт, «человек с большим опытом и тактом, имевший в продолжение многих лет сношения с черкесами», и турок Белль, снабжавший сепаратистов порохом и оружием.
В другой редкой книге – «Путешествие по Дагестану и Закавказью» И. Березина, изданной небольшим тиражом в 1849 году, имеются авторские размышления, актуальные и спустя 150 лет: «На языках западных ораторов Кавказ вертится очень часто, и на весах их политики он тянет очень тяжело: не раз европейские умники, в то время как Россия билась с горцами, сражались очень храбро с собственной химерой – с проектами завоевания всех прикаспийских стран Персией и даже Индией! В пылу безвредного негодования против России они никак не хотели признать наших прав на Кавказ, забывая, что Персия и Турция уступили России по разным договорам все свои владения, а остальные области признали русскую власть добровольно. Но кроме этих договоров находятся могущественные причины, по которым Россия вынуждена смирять горцев силою оружия. Какое государство может видеть равнодушно частые опустошения своих поселений, допускать безнаказанное пролитие крови своих подданных, позволять зверское похищение в плен и неволю своих сыновей? Русские провинции, прилегающие к Кавказу с севера и с юга, никогда не могут наслаждаться счастьем спокойствия и безопасности, пока Кавказ сам не воспользуется благодеяниями мира и образованности».
Далее русский публицист напрямую обращается к тогдашним «правозащитникам»: «Я знаю, что меня назовут самого варваром и исказителем благородного горского типа. Со своей стороны, я предлагаю этим любителям и любительницам совершить небольшую прогулку в горы и взглянуть хоть раз в жизни на этих рыцарей своеволия в их родном пепелище. Тех, которые решатся на этот опыт, по-видимому самый легкий, прошу заранее отказаться от свободы и без всяких возражений поступить в разряд рабов – в горах уж так водится с гяурами! За лишением свободы следуют другие невинные обычаи гор с прибывшим странником: на грешном теле едва оставят рубашку и наденут для украшения оковы. Но не этим кончаются удовольствия горной жизни: если благородные и прямодушные горцы заметят, что вы значите кое-что в своей стране, что ваши белые ручки не годятся для работы, то засадят вас в душную яму; а если вы не подаете надежды на выкуп, то заставят вас работать все, чего горец не хочет сам делать. Ожидаемый выкуп не приходит, горец приступает к исправительным мерам, потом продает вас другим, вас влекут все дальше и дальше в горы, и, наконец, вы попадете в такие руки, что погибнете под тяжкими муками».
Каков же вывод делает автор? Совсем не тот, который нами ожидается, а тот, который был ответом всего русского общества: «Но мир этому Кавказу за его кровавую вражду, но благодеяния образованности ему за его варварство, но выгоды торговли ему за его хищничество, но святость договоров ему за его вероломство, но прощение мятежников ему за его жестокости с пленными: вот какими человеколюбивыми началами одушевлено наше правительство в сношениях России с Кавказом!..»
Добавлю, что «одушевлена» была не только власть, но и армия, и население России, и лучшие представители культуры. Шестьдесят четыре года продолжалась кавказская эпопея. Но была ли это война в современном понимании?
Усмирение Кавказа: исторические выводы
Потери русской армии за всю кампанию таковы: убитыми – офицеров 804, нижних чинов – 24 143 человека; ранеными – офицеров 3 154 и нижних чинов 61 971 человек; пленными – офицеров 92, нижних чинов – 5 915 человек. Из числа раненых и пленных значительное число также погибло.
От горских набегов пострадало более чем две тысячи мирных жителей разных национальностей. Число уничтоженных жителей горных аулов, отказывавшихся поддерживать мятежников, трудно определить, но месть Шамиля была страшной. «Камаши, только один аул, недалеко от Кумуха, не только был разорен до основания, но, по личному приговору самого имама, все мужчины свыше 15 лет были осуждены на лишение жизни, так что из целого аула, состоявшего из 170 дворов, не остался в живых ни один взрослый мужчина, кроме нескольких лиц, которые на тот раз были в отсутствии: все были изрублены или застрелены «богобоязливыми» мюридами. Многие семейства в полном составе были сожжены в своих собственных домах; между трупами мужчин находили и женщин с отрезанными грудями; страшные вопли женщин, душу раздирающие их стоны и плач детей казались мюридам забавою и удовольствием. Рассказывая об участи несчастных камашинцев, сделавшихся жертвою жестоких мюридов, жители нашего аула, особенно женщины, выражали лишь только свое сострадание к погибшим, но я ни разу не слыхал, чтобы кто-нибудь осуждал этот поступок Шамиля» (И. М. Потапов «Ичкерия». Из «Сборника сведений о кавказских горцах». Выпуск IV. Тифлис, 1870).
Да, это была странная война, никем не объявленная. Череда набегов, стычек, экспедиций. Из года в год, и так десятилетия. Фронта не было, тылов тоже, линии наступления не существовало. После добровольного вхождения в 1801 году Грузии в состав Российской империи участились жалобы на разбой со стороны горцев. Россию вынудили иметь на Кавказе отдельный военный корпус. «Война превратилась в хронический недуг, – замечает один из летописцев кавказской баталии И. Дроздов. – В то время как мы бродили ощупью и наудачу, когда военные действия стали бесконечным турниром, где мы соперничали с горцами в отваге, жизнь последних приобретала все более и более осмысленный вид, действия их являлись решительнее и до того опасными, что для Кавказа потребовалась целая армия».
Но и крупные войсковые соединения несли потери, попадая в засады и коварные ловушки. Против партизанской войны противника регулярной армии трудно выработать правильную тактику, что подтверждает и современный опыт. Кавказскую войну выиграл простой русский солдат, который на бесстрашие и смелость горца отвечал таким же мужеством и храбростью. «Встретился овраг, – вспоминал И. Дроздов. – Пехота перейдет, а кавалерия и артиллерия не двинутся. Надо пролагать дорогу, устраивать мост, вырубать деревья. Вот он, этот чудный кавказский солдат, с топором в одной руке, с винтовкой в другой, в оборванном полушубке, живой, вечно шутливый, грозный и бесконечно великодушный».
Русская литература, добавлю от себя, наряду с запоминающимися типами гордых и отчаянных, как «львы», по определению М. Ю. Лермонтова, горцев, проникновенным описанием природы Кавказа, создала и обобщенный образ простого русского солдата, бессмертного Максима Максимовича.
Обоюдные вылазки могли продолжаться до бесконечности, отчего военные действия казались многим неэффективными, но и других путей разрешения конфликта не видели. Началась обычная военная рутина. К странной войне привыкли. Одни командующие сменялись другими, использовались различные тактические приемы, нарабатывался боевой опыт. Но и жестокостей и с той, и с другой стороны хватало. Знаменитый главнокомандующий А. П. Ермолов в своих «Записках» подводит итог одной такой «зачистки»: «Селение состояло из 200 домов; 14 сентября разорено до основания».
Русское командование не раз предлагало решить вопрос мирным путем. Еще до прибытия Ермолова особым подходом к мятежникам отличался один из российских офицеров Дельпоццо, пытавшийся проводить политику «отеческой снисходительности». Но и он был вынужден перейти к активным наступательным действиям ввиду участившихся коварных и кровопролитных набегов со стороны чеченцев. «Знаю, – писал Дельпоццо в своем рапорте главнокомандующему генералу Н. Д. Ртищеву, – сколько противно правилам чести и славы российского оружия поступать варварски с неприятелем, но чеченцы в себе заглушали всякое чувство человечности, почитая великодушие нашей слабостью. Несчастные пленные будут оставаться в тиранских оковах; всякий же за оных выкуп служит для злодеев наградою и поощряет их к сугубым злодеяниям».
Как и всякая война внутри своей же страны, эта кампания приобретала тяжелый, беспросветный характер. Показательно мнение А. С. Пушкина: «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных черкесов ненадежна: они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам… Почти нет никакого способа их усмирить, пока их не обезоружат, как обезоружили крымских татар, что чрезвычайно трудно исполнить по причине господствующих между ими наследственных распрей и мщения крови. Кинжал и шашка суть члены их тела, и младенец начинает владеть ими прежде, нежели лепетать… Что делать с таковым народом?» Поэт предлагал единственный выход – использовать нравственное средство, «более сообразное с просвещением нашего века: проповедание Евангелия».
Конечно, такие советы от сугубо гражданского лица, да еще романтически настроенного, звучали, может быть, и наивно. Но мы опять-таки плохо знаем историю: чеченцы почти весь XVII век являлись христианами, «находились в крестопоклонстве», как писал упомянутый выше Умалат Лаудаев, и считали русских братьями по вере, уходили к ним в станицы, не желая следовать Корану, о чем имеются многочисленные свидетельства современников.
Процесс этот в силу многих причин не имел продолжения, но замечу, что наиболее крепкие позиции России на Северном Кавказе всегда были в Осетии, древнейшей христианской области. Так что Пушкин, противник кровопролития, имел свой резон так рассуждать. Другое дело, что миссионерская деятельность православной церкви была очень слабой, о чем не раз в то время писали. На глазах русских происходил процесс перехода в магометанство многих поборников христианства. «Последствия такого невыгодного положения для горских христианских племен Кавказа были очевидны, – говорится в отчете «Общества восстановления православного христианства на Кавказе». – С каждым годом христианское население уходило целыми деревнями в мюридизм и проникалось, под влиянием мулл, враждою к русскому правительству и, в особенности, к его духовенству».
Русскую администрацию преследовали и другие ошибки, которые долгое время не позволяли остановить кровавую бойню. Бюрократии свойственно негибкое отношение к таким тонким материям, как учет местных особенностей, обычаев, традиций. Еще в начале кавказской кампании в 1810 году в донесении военного министра главнокомандующего А. П. Тормасова говорилось о «стеснении горских племен, отторжении от них лучших земель, лишении независимости, с заменой ее на не всегда удачную опеку нашей администрации, игнорировавшей в большинстве случаев историю, нравы, обычаи народа и мнившей одним росчерком пера поставить искони свободные племена в рамки строгой подчиненности под сень чуждого им закона».
Только, как говорится, набив шишки, чиновники, в том числе и военные, постепенно переходят от однозначной силовой конфронтации к другим сопутствующим путям перемирия на Кавказе, расширяя зону своего влияния поиском союзников среди горцев, активной торгово-промышленной политикой, освобождением местных народов от пут рабства и крепостничества.
И все же «кавказский узел» мы не могли долгое время развязать. Даже пленение в 1859 году имама Шамиля не остановило военных действий, которые «спустились» с гор Дагестана на восточные берега Черного моря. Лишь спустя пять лет, 21 мая 1864 года было объявлено об окончании этой странной и самой многолетней в отечественной истории войны. Это было второе официальное заявление о победном итоге кавказской военной кампании, но его уже никто не праздновал.
***
Живая история, процитированная в текстах вековой и более давности, буквально взывает откликнуться тут же эмоциональным публицистическим комментарием. К сожалению, мы не исполнили пушкинский завет: народы должны позабыть распри. Северный Кавказ опять в центре внимания нашего общества, и не может быть благополучия и элементарного покоя в Российской Федерации, пока этот конфликт не будет улажен.
Говорят, что иное время – иные средства. Нет, средства остаются теми же: и мирные, и цивилизованные, и военные. Только жертв противостояния заметно прибавляется, но в этом уже сказывается прогресс техники уничтожения.
Когда меня спрашивают: на чьей я стороне? то отвечаю: «На стороне русской литературы». Дело политиков разжигать или улаживать конфликты, дело военных – их гасить, а дело отечественной писательской классики воплощать их в художественных образах. Русская литература давно сказала свое слово о кавказских событиях, воспела подвиг русского солдата и мужество горца.
Русская классика и в более суровые времена верила в человека, в его духовные силы и в его разум. Эта надежда питала пафос жизнелюбия и всепрощения, хранила мечту о том времени, когда мы «позабудем алчной брани глас, оставим стрелы боевые», как надеялся А. С. Пушкин. Не мы это сделаем, так другие поколения.