Князь и терщик в серной бане. Юрий Рост
2004-01-07
Я лучше не скажу.
“... на другой день отправился в славные тифлисские бани... Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе неодетых, сидя и стоя раздевались, одевались на лавках, расставленных около стен. Я остановился. “Пойдем, пойдем, – сказал мне хозяин, – сегодня Вторник: женский день, ничего, не беда”. – “Конечно, не беда, – отвечал я ему, – напротив...”
...Хозяин оставил меня на попечение татарину-банщику. Я должен признаться , что он был без носу; это не мешало ему быть мастером своего дела. Гассан (так назывался безносый татарин) начал с того, что разложил меня на теплом каменном полу; после чего начал ломать мне члены, вытягивать суставы, бить меня сильно кулаком; я не чувствовал ни малейшей боли, но удивительное облегчение. (Азиатские банщики приходят иногда в восторг, впрыгивают вам на плечи, скользят ногами по бедрам и пляшут на спине вприсядку...) После сего долго тер он меня шерстяной рукавицей и, сильно оплескав теплой водою, стал умывать намыленным полотняным пузырем. Ощущение необъяснимое: горячее мыло обливает вас как воздух!
Шерстяная рукавица и полотняный пузырь непременно должны быть приняты в русской бане: знатоки будут благодарны за такое нововведение.
После пузыря Гассан опустил меня в ванну; тем и кончилась церемония”.
Путешествуя в Арзрум, Пушкин остановился в Тбилиси и пробыл две недели. Жаль, конечно, что у Александра Сергеевича не оказалось там друзей. Было бы больше мест, освященных его посещением и пером, и самому ему было бы уютней в этом теплом городе.
Теперь Голубую баню, которую некогда навестил поэт, перестроили, но серная вода, мыльный полотняный пузырь, шерстяная варежка и терщики (все, впрочем, с исправными носами) сохранились. Сохранились, говорят, и номера с того времени. Во всяком случае, лукавые танцоры на спинах, в какой бы номер ты ни вошел, доверительно, почти как тайну, шепчут, что именно на этой мраморной полке Гассан колдовал над Александром Сергеевичем. И сидишь ты, окутанный облаком мыльной пены, этаким князем, чувствуя то же облегчение, что и Поэт, да еще некую нелитературную причастность к его жизни.
Правда, распрощавшись с терщиком, не напишешь, как Пушкин, но хоть чистым выйдешь. Тоже неплохо.